станции: «он бодр и жизнерадостен. Весь дышит первым и крупным успехом. В начале было дело, — цитирует он. Гордиев узел разрублен. Террор доказан. Он начат. Все споры излишни». Начался новый решающий период борьбы, когда надо уметь все поставить на карту, — не считаясь с тем, что это вызовет жесточайшие репрессии. «Пора выступать молодежи. Пусть грешит против конспирации. Время не ждет. Дана команда: все наверх».
Он был прав: убийство Сипягина действительно открывало новую главу в истории борьбы с русским абсолютизмом, — главу о борьбе террористической. Именно с этого момента ведет свое существование Боевая Организация партии социалистов-революционеров. Ресурсы, которыми она в этот момент располагала, были очень и очень не велики: когда Гершуни захотел откликнуться прокламацией на догнавшее его в Киеве известие о казни Балмашева, сделать этого он не смог, так как в Киеве у социалистов-революционеров не было типографии. Пришлось довольствоваться суррогатом: перепечатать на гектографе старое стихотворение поэта-революционера Ленцевича, причем и писать текст, и варить гектографскую массу пришлось самому руководителю Боевой Организации. Но все эти недочеты организационного порядка с избытком искупались благоприятным настроением, которое царило повсюду. С трудом разбираемые слова плохо отпечатанного стихотворения попадали в исключительно благоприятную аудиторию:
В желающих «мстить» недостатка не было: на смену каждому павшему подходили десятки, сотни новых добровольцев.
Глава V
Азеф и боевая организация при Гершуни
Все это время Азеф жил в Берлине, объясняя свое пребывание здесь служебной командировкой от Всеобщей Компании Электричества, которая предполагает дать ему более крупный пост и теперь отправила его в Берлин для усовершенствования по специальности. Это объяснение, конечно, не соответствовало действительности. Командировку в Берлин он имел только от Департамента Полиции, — на берлинских же заводах, как это видно из документов, он работал бесплатно, — для того, чтобы иметь возможность маскировать этой работой действительные причины своего пребывания в Берлине.
С внешней стороны для полиции Азеф в это время работал с большим старанием. Его письма в Департамент полны имен и фактов. Выдерживал он их в стиле человека, целиком сливающего себя с делом розыска. Себя и полицию он часто объединял в одно общее местоимение «мы»: «мой приезд туда много даст нам во всех отношениях», «поездка моя в Париж и Швейцарию была очень полезна для нас». Временами у него прорывалось даже что-то похожее на настроения соревнования с революционерами. Так, сообщая подробности относительно организованного Гершуни транспорта заграничных изданий и давая указания, как будет лучше этот транспорт арестовать, Азеф прибавляет: «а то уж больно хвалится Гершуни, что замечательный он путь устроил».
Но это — только внешняя сторона. В действительности именно с этого времени он начинает вести двойную игру, утаивая от Департамента целый ряд весьма важных для последнего сведений: сопоставляя его доклады в Департамент, — для этого времени они сохранились полностью, — с тем, что известно об Азефе по рассказам из революционного лагеря, можно совершенно точно установить, что Азеф в этот период систематически скрывал от полиции все, относившееся до боевой деятельности Гершуни. Он, прежде всего, в своих докладах умолчал о том, как ставился вопрос о терроре во время переговоров относительно объединения. Как сказано выше, об этом тогда говорилось подробно, — а В. М. Чернов, единственный из оставшихся в живых участников тогдашних совещаний, считает даже, что Азеф не мог не знать и конкретных планов Гершуни, — его намерения направить первый удар против Сипягина. Обо всем этом в докладах Азефа нет и звука.
С еще большей определенностью эта тактика умолчаний выступает после убийства Сипягина. По собственному признанию Азефа, о роли Гершуни в этом деле он узнал от Гоца «уже через несколько дней» после выступления Балмашева. Так как известно, что Гоц был в Берлине и останавливался на квартире Азефа 17–18 апреля 1902 г., то нет никакого сомнения, что признание Азефа относится именно к этим дням. А между тем в течение последующих пяти недель, т. е. в течении всего того времени, пока Гершуни оставался в пределах России, Азеф в своих докладах Департаменту пытался убедить последний в непричастности Гершуни к этому делу: он настаивал, что Гершуни слишком увлечен работой по созданию партии, чтобы пускаться в авантюры с террором и высказывал уверенность, что покушение организовано какой-то самостоятельной террористической группой, которая не связана с эмиграцией. И только в конце мая, когда Гершуни уже выбрался заграницу, Азеф начал осторожно подготовлять Департамент к своему сообщению о причастности Гершуни к Боевой Организации. Он создает особую версию о том, при каких условиях ему удалось об этом узнать: как он предложил Гоцу 500 руб. на нужды Боевой Организации и как в ответ на это Гоц предложил ему эти деньги передать непосредственно Гершуни, который должен приехать со дня на день. И только затем последовал рассказ о свидании с Гершуни, из которого Азеф, якобы, совершенно точно узнал о роли Гершуни в Боевой Организации.
Один из полицейских мемуаристов, Л. А. Ратаев, в течение ряда лет руководивший полицейской работой Азефа, подводя позднее итоги своим сношениям с последним приходит к выводу, что причиной «измены» Азефа — старого и преданного полицейского агента, — было его знакомство с Гершуни: последний, по мнению Ратаева, обладал способностью увлекать и почти гипнотизировать людей; под такое то его гипнотическое влияние подпал и Азеф.
Едва ли это объяснение верно. Из позднейших признаний Азефа мы знаем, что он соглашался предать Гершуни, но только не сошелся относительно платы: обстоятельство, которое невозможно согласовать с версией о гипнотическом влиянии. Дело обстояло проще: в то время на дружбе с Гершуни держалось все положение Азефа в партии. Ему верили остальные потому, что знали о доверии к нему Гершуни. Арест Гершуни легко мог вызвать подозрения против Азефа, — а такие подозрения, если даже не говорить об опасности для жизни, неизбежно влекли за собой потерю исключительно легкого и хорошего заработка. Едва ли можно сомневаться, что именно по этим соображениям Азеф берег тогда Гершуни.
Встречи последнего с Азефом состоялись в первой половине июня в Швейцарии. Гершуни был увлечен успехом и полон самых смелых планов. Он намечал покушения против нового министра внутренних дел Плеве, харьковского губернатора Оболенского, который только что подавил крестьянские волнения, применив при этом массовые порки, а также против Зубатова. К участию в обсуждении всех этих проектов он привлек Гоца и Азефа. Последнего он вообще настойчиво втягивал в работу Боевой Организации и в частности в работу по устройству в Швейцарии динамитной мастерской. Азеф брался за все эти дела, активно участвовал во всех переговорах… Но положение, в которое он попадал, его явно смущало: он еще не привык к двойной игре. В Департамент он писал: «нам необходимо лично повидаться для переговоров относительно моей дальнейшей практики. Мое положение несколько опасно. Я занял активную роль в партии социалистов-революционеров. Отступать теперь уже невыгодно для дела, но действовать тоже необходимо весьма и весьма осмотрительно».
Из того, что ему стало известным во время разговоров с Гершуни, он о многом сообщил
