детали относительно боевой работы.
В последних стадиях обсуждения вопроса Азеф личного участия принимать уже не смог: в эти дни он тяжело захворал. У него образовался опасный нарыв в горле и одно время боялись даже за его жизнь: был вызван специалист-профессор, и в течение ряда дней Азеф лежал в постели. Ближайшие его друзья по Центральному Комитету, только что выступавшие против его предложений, чувствовали себя несколько неловко. Они опасались, что Азеф почувствовал в их поведении элементы личного к нему недоверия, и потому наперерыв друг перед другом оказывали ему знаки самого заботливого внимания. Несмотря на болезнь, Азеф живо интересовался всеми подробностями переговоров, равно как и всем ходом работ вскоре затем открывшейся сессии Совета Партии. Приходивших к нему он расспрашивал обо всех подробностях этих заседаний, — но раздражения по поводу своего поражения он скрывать не собирался. Особенно резко он его проявлял по отношению к тем боевикам, которые помогли сорвать налаженный им и Савинковым единый фронт Боевой Организации. Очень выразительный рассказ об этих настроениях Азефа имеется в уже не раз цитированных выше воспоминаниях Вал. Поповой: «Опасность для жизни больного скоро миновала, и я увидела «Ивана Николаевича» (Азефа), когда ему было уже лучше. На дверях его комнаты. висело объявление: «Здесь больной, просят соблюдать тишину»… В один из таких моментов зашла к «Ивану Николаевичу» и я. Он указал мне на ящик маленького столика около кровати и сказал, правда, еще хрипло и с трудом:
— Там два женских паспорта. Один вы можете взять, — выберите себе, какой более подходит.
Я взяла паспорт на имя Анны Казимировны Янкайтис. Конечно, в этот момент я и не подозревала, какую опасность для меня представляла эта «товарищеская» услуга Азефа. Затем я простилась с ним. Я чувствовала на себе его упорный, гнетущий взгляд. Было какое-то недовольство и раздражение в этом взгляде, для меня столь непривычном. Он был мне непонятен. «Что же, неужели он так раздражен на то, что мы не признали его аргументов и без него решаемся продолжать работу?» — думалось мне после этого визита».
Эту «товарищескую» услугу снабжения «хорошими и вполне надежными» паспортами Азеф оказал еще нескольким членам вновь организуемого Боевого Отряда. Им она стоила, действительно, очень дорого: список всех этих паспортов им был передан Герасимову, который, в частности, вполне отчетливо помнит, что в этом списке стояло и имя автора цитированных воспоминаний.
Это была его месть непослушным, которые помешали выполнить полностью так тщательно продуманный и с таким старанием выполнявшийся план похода против Боевой Организации. Формально последняя была упразднена, — но только формально. Центральный террор партией приостановлен не был. Наоборот, борьба по вопросу о Боевой Организации дала толчок к усиленной концентрации сил на боевом деле. В результате авторам плана большого похода против Боевой Организации, — Азефу, Герасимову и Столыпину, — вскоре пришлось убедиться, что достигнутые ими итоги с их точки зрения были скорее отрицательными.
Глава XIV
Террор без Азефа
Вскоре после окончания работ Совета Партии слегка оправившийся от болезни Азеф уехал заграницу, — отдохнуть и подлечиться. «Я со времен Гершуни в терроре, — говорил он, — и имею право на отдых». Вместе с женой он устроился в Аляссио, на итальянской Ривьере. Жена окружила его заботливым вниманием: «ведь он все время с веревкою на шее ходит», — думала и говорила она о своем муже. Со вниманием и уважением относились к нему и члены небольшой русской колонии, которая подобралась в Аляссио и состояла почти исключительно из старых революционеров, в той или иной степени осведомленных о «заслугах» Азефа перед делом революции. Азеф благодушествовал: отдыхал, гулял, набирался сил, вел «разговоры по душам» о том, как тяжела жизнь вечно травимого полицией революционера-террориста. Только изредка он вырывался из этой среды, под предлогом поездок для деловых партийных свиданий. По-видимому, обычно это бывали поездки в соседнее Монте-Карло, чтобы «встряхнуться» от пресных радостей семейного уюта.
Партийной жизнью, — и в особенности боевой работой, — он ни на минуту не переставал интересоваться. Перед выездом заграницу он виделся со всеми теми членами Боевой Организации, которые собирались продолжать работу в терроре, и получил от них самую подробную информацию обо всех их планах и предположениях, знал состав участников вновь создаваемых боевых групп и т. д.
Получать информацию он не переставал и в Аляссио: поскольку это позволяли требования осторожности, бывшие соратники Азефа по Боевой Организации сообщали ему обо всех новостях в боевом деле. Но, конечно, сообщать они могли далеко не обо всем. Целый ряд конспиративных подробностей о технических деталях работы доверять бумаге, — при всем желании получить совет «старшего товарища», — было нельзя. Поэтому о многом Азеф узнавал с большим запозданием от случайных приезжих, — часто уже после того, как новые проекты получали свое осуществление на практике.
Со своей стороны Азеф занялся выполнением обещания, данного Центральному Комитету и изучал вопрос о том, какие из технических изобретений последних лет можно с успехом приложить к боевому делу. Случай помог ему придать вполне конкретную форму разговорам на эту тему: ему сообщили, что один инженер, по фамилии Бухало, уже зарекомендовавший себя рядом талантливых изобретений, работает над проектом воздухоплавательного аппарата; по своим взглядам этот инженер-изобретатель принадлежит к анархистам, но наиболее важным он считает убийство царя и потому готов предоставить свое изобретение целиком в распоряжение Боевой Организации, если последняя конкретно поставит вопрос о цареубийстве. Азеф обеими руками ухватился за это сообщение, специально ездил в Мюнхен, где тогда жил изобретатель, подробно обо всем с ним говорил, проверял его чертежи и вычисления, — и затем авторитетным тоном инженера-специалиста дал свое заключение: Бухало теоретически правильно решил проблему постройки воздухоплавательного аппарата; теперь все дело только за деньгами, которые дали бы ему возможность построить мастерскую и приобрести нужные материалы; если партия даст нужные средства, то аппарат будет сравнительно скоро готов, и тогда цареубийство будет легко осуществимо.
Эти заявления производили впечатление. Многим они казались вполне правдоподобными: не следует забывать, что то было зимой 1906–07 г.г., — т. е. в период первых быстрых успехов летательных аппаратов тяжелее воздуха, когда возможность изобретения какого-то нового аппарата, который одним ударом решил бы проблему воздухоплавания, казалась более, чем реальной. Этим объясняется та сравнительная легкость, с которой Азефу удалось провести свой план. Необходимые средства, — около 20 тыс. рублей, — были найдены, и под контролем Азефа инженер-изобретатель приступил к своим работам.
Этот образ жизни и характер осведомленности Азефа определяли содержание и тон его писем к своему полицейскому начальству. Основную информацию о террористических планах и группах он дал Герасимову еще на последнем свидании, перед отъездом заграницу. Теперь он сообщал только отдельные дополнительные детали и указания. Подробно писал он обо всем, что относилось к изобретению Бухало, изображая все это предприятие, как средство для опустошения партийной кассы (Опыты инженера Бухало не дали положительных результатов и он куда-то исчез: об его позднейшей судьбе не имеется никаких сведений. Но из всего этого было бы совершенно неправильно делать вывод о том, что все его проекты были мыльными пузырями. Во всяком случае несомненно, что сам Азеф к ним относился значительно более серьезно, чем он это изображал в письмах к Герасимову: при аресте Азефа летом 1915 г. берлинская полиция нашла в его бумагах все чертежи воздухоплавательного аппарата Бухало и объяснительные к ним записки последнего. Азеф, убегая из Парижа после своего разоблачения, оказывается, не забыл в числе наиболее важных бумаг взять также и эти документы, — а этого он не стал бы делать, если бы считал весь проект Бухало чистым вздором.).
Изредка передавал известия, приходившие из партийных центров, — но эти известия почти всегда запаздывали и практического интереса для полицейского розыска не представляли.
Общий же тон всех писем Азефа был благодушно-успокаивающий:
«Не тревожьтесь, — ничего серьезного не случится!» — этой нотой, по рассказам Герасимова, начиналось и заканчивалось едва ли не каждое письмо Азефа.
