собственных преступлений, пришлось расплачиваться за Азефа, с которым он почти никаких сношений не имел и к которому он относился с большим, чем кто-либо другой из полицейского мира, подозрением. В связи с делом Азефа он был взят под надзор, у него был произведен обыск…
Еще хуже пришлось Герасимову: он, — гордившийся тем, что только благодаря ему правительство раздавило революцию 1905 г., — едва-едва ушел от прямого предания военному суду.
Вскоре после разоблачения Азефа Герасимов уехал в длительный отпуск: в течение 4 лет своего пребывания на посту начальника Охранного Отделения в Петербурге он ни разу не брал отпуска и теперь собирался получше отдохнуть. В этот момент он был на вершине своей славы. Столыпин целиком воспринял его точку зрения на дело Азефа и публично взял последнего под свою защиту с кафедры Государственной Думы. Уезжающему Герасимову было обещано по возвращении место товарища министра внутренних дел с поручением руководить всей полицией в Империи. Но ко времени его возвращения все переменилось самым радикальным образом. К подозрениям, возникшим в связи с делом Азефа, прибавились подозрения, возбужденные делом Петрова. Этот последний был молодым социалистом-революционером. Он сидел в тюрьме, когда была раскрыта роль Азефа. Ему грозила каторга. Для того, чтобы спасти себя и своих ближайших друзей, под свежим впечатлением от дела Азефа, он решил прикинуться готовым поступить на службу в полицию. Он имел успех, и полиция помогла ему в организации побега. Одновременно было освобождено несколько его ближайших друзей, которые должны были помогать укреплению его положения в партии. Но заграницей, куда Петров выбрался немедленно по выходе на свободу, он рассказал о своих сношениях с полицией, — правда, в сильно романтизированном виде, — и предложил себя целиком в распоряжение партии для того, чтобы искупить свою ошибку. Предложение его было принято, и он получил поручение организовать убийство того самого Герасимова, который вел с ним переговоры о вступлении на полицейскую службу. С этим поручением Петров и его личные друзья отправились в Петербург. Но увидеться с Герасимовым Петров уже не мог: последний уже не имел касательства к активной полицейской работе и стоял под подозрением в связи с делом Азефа.
Сношения с Петровым вел преемник Герасимова на посту начальника петербургского Охранного Отделения полк. Карпов. Тогда Петров организовал убийство этого последнего, а на допросах после ареста заявил, что совершил это убийство по прямому совету Герасимова. Это было ложное показание, специально для того сделанное, чтобы скомпрометировать Герасимова в глазах правительства: к такому выводу заставляет придти самая придирчивая проверка обстоятельств дела, как они были видны с обеих сторон, — со стороны полиции и со стороны революции. В показаниях Петрова не было никаких доказательств, — это был голый оговор. И, тем не менее, обстановка, создавшаяся в правительственных кругах после разоблачения дела Азефа была такова, что очень многие этому голому оговору были склонны верить. Сам Петров был в срочном порядке повешен, но специальная особо секретная комиссия еще долго билась над вопросом о том, что делать с Герасимовым. Большинство стояло за предание его военному суду, и только личное вмешательство Столыпина предотвратило создание нового скандального процесса.
Но уже самая возможность разговоров на эту тему достаточно ясно говорит о том, какая обстановка создалась после дела Азефа на верхах политической полиции. Полное разложение, полное недоверие ко всем на этих верхах, — с одной стороны; глубочайшая дискредитация во всем мире, — с другой, — такова была месть Азефа-провокатора той системе, которая создала возможность его появления на свет божий.
Но отомстил он не одной только полиции. Когда сомневаться в факте его измены стало невозможным, среди эмигрантов террористов поднялась агитация за необходимость «восстановить честь террора». Особенно горячо вел ее Савинков. Путь он признавал только один: надо восстановить Боевую Организацию и на деле показать, что еще есть террористы, что еще возможен террор. Только таким путем, — говорил он, — будет смыто пятно, наложенное Азефом. На его призывы откликнулись многие, из рядов которых Савинков заботливо отобрал 12 человек для своего Отряда. Среди них был целый ряд людей, с большим революционным прошлым: М. А. Прокофьева, Климова, Слетов, Чернавский…
Не было ни одного, у кого за плечами не стояло бы тюрьмы, ссылки, каторги; многие уже раньше принимали участие в боевой работе. В их походе было что-то, что заставляло вспоминать известную картину: «Последняя атака наполеоновской старой гвардии». Как и там, здесь шла в борьбу не зеленая, необстрелянная молодежь. Все были людьми, — если не поседевшими в боях, то, во всяком случае, уже видавшими смерть, уже смотревшими ей в глаза. Казалось, им и теперь смерть не может быть страшна, — что они, как старая наполеоновская гвардия, могут или умереть, или победить, — но никогда не свернут с намеченного пути, никогда не остановят коней, пущенных в последний бег…
На деле вышло совсем иное: последняя атака кончилось хуже, чем ничем.
Здесь важно не только то, что среди отборных двенадцати целых трое оказались предателями, — которые или состояли уже на службе в полиции, или поступили на нее во время своей работы в Отряде. И это в то время, когда в старой Боевой Организации не было ни одного предателя, — конечно, кроме самого Азефа. Быть может, более симптоматичным было то, что и у самого Савинкова, автора идеи этого последнего похода, — не нашлось силы пойти на риск своей головой: он бесцельно метался по загранице, тратил большие суммы из партийных денег, но в Россию так и не поехал.
Для того, чтобы сознательно, не в минуту увлечения, а на основе глубоко продуманного представления о своих моральных обязанностях, идти на смерть, нужен огромный подъем душевной энергии, огромное напряжение нервов, выдерживать которые человек мог только при наличии большой и чистой веры.
Измена Азефа внесла отраву в эту веру, убила ее чистоту. До предела натянутые струны не выдержали…
«Террор не Азефом начат, — не на Азефе он будет и покончен», — писал Чернов в одной из своих статей о деле Азефа, написанных в дни, когда Савинков создавал свою организацию для последнего похода. Историк, — увы, — принужден признать, что в этой горделивой фразе верна только первая половина: террор не Азефом был начат, — но именно на Азефе он был закончен. Годом или двумя позднее этого похода Слетов, совершивший нелегальную поездку по России, рассказывал, что повсюду в партийных кругах он встретил по отношению к террору частью полное равнодушие, частью нехорошее предубеждение. «Получалось впечатление, — говорил он, — если бы партии удалось свалить самого царя, партийные люди, прежде всего, заподозрили бы тут провокацию»… В подобной обстановке террор, как система борьбы, — и политически, и психологически стал, конечно, невозможен.
Глава XX
Заслуженный предатель на покое
После побега из Парижа для Азефа началась совсем новая жизнь, — того типа, о котором он, по- видимому, уже давно мечтал и к которому он во всяком случае давно уже систематически готовился.
В гостях у г-жи N, в ее провинциальном захолустье, он пробыл недолго: получил от Герасимова жалование за последний месяц своей полицейской службы, (в его «послужном списке» таковым значится декабрь 1908 г.; всего он состоял на службе 15 лет и 7 месяцев); получил какую-то, совсем небольшую, — сумму «ликвидационных», а также, — для него теперь это было самым важным, несколько хороших заграничных паспортов… И затем отправился с г-жею N. в путешествие. Это было настоящее «свадебное путешествие», затянувшееся на много месяцев. Первую половину 1909 г. они всю провели на юге. — в Италии, Греции, Египте, бродили по развалинам Колизея, пожили на островах Эгейского моря, поднимались на Хеопсову пирамиду. Позднее, когда пришло жаркое лето, перекинулись на север и объехали Швецию, Норвегию, Данию…
Средств при разъездах не жалели: ездили всегда первым классом, останавливались в лучших комнатах лучших отелей. Но подолгу нигде не засиживались: более продолжительными были остановки только в Люксоре на виду у пирамид, да в Вестерфельде, на Северном море. Неприятным было одно: Азеф очень боялся преследований. В это время все газеты были полны статьями о нем, всюду печатали его портреты, — и Азеф все время подозрительно смотрел по сторонам, опасаясь встреч с людьми, которые его знали. По приезде в каждое новое место он внимательно просматривал списки обитателей намеченного