внутренней разведки, были проведены наиболее значимые диверсии в Европе, Америке, других странах. Именно с моей подачи, начались переговоры, а затем активная поддержка всех экстремистских формирований внутри США, поддержка оружием, деньгами, внедрение в их ряды наших людей. Именно я, упорно подпиливал тонкую нить мирного сосуществования двух миров и теперь, когда настал последний отсчет, вдруг засомневался в правильности того, чем занимался последние несколько лет. Нет, отступать некуда, есть только один путь, вперед.
Я аккуратно перегнул пополам лист черновых записей совещания, потом разгладил его и положил в папку, на которой значилось — «Текущие дела». Еще раз взглянув на дверь, ведущую из кабинета и никого не увидев, я прилег на диван и заснул.
Часы показывали начало одиннадцати. Я выглянул из кабинета в приемную и, увидев Виктора, попросил его, чтобы он пригласил ко мне Кушнареву.
Ольга вошла в кабинет спустя несколько минут. Стройная, подтянутая, словно ей было не пятьдесят пять, а не больше сорока. В руках неизменная папка для донесений и записей по ходу беседы.
— Алексей Михайлович, вызывали?
— Да, выдержки ей не занимать. Того разговора, который произошел между нами не так давно, словно не было. Ни намека в глазах, жестах или разговоре. Впрочем, именно это выделяло её из всех, с кем мне приходилось работать все эти годы. Я посмотрел на неё и сразу перешел к делам:
— Вчера, точнее сегодня ночью, состоялось срочное совещание. Присутствовали все члены Совета и ряд представителей вооруженных сил.
— Произошло что-то серьезное, что потребовало столь экстренного совещания, да еще на таком уровне?
— К сожалению да. После удачных запусков двух наших спутников и проведенных испытаний, спустя три часа, они были сбиты и вероятность, что это сделали американцы, близка к ста процентам.
— Значит, вопрос решался о проведении ответных мер?
— К сожалению да.
— Почему к сожалению?
— Потому что решено провести на их территории подрыв двух ядерных зарядов, которые мы переправили на их территорию в прошлом году.
— Вы что с ума сошли? — вырвалось у неё, и в её глазах я прочел даже не страх, а скорее ужас.
— Наверно сошли. Однако решение принято. Срок две недели. Исполнителями будут боевики из террористических организаций, которые действуют на южном побережье США. Необходимо все выполнить так, чтобы наши люди не попали в зону подозрения. Задача очень сложная, но выполнить её мы обязаны.
— Но ведь, — она замолчала, словно не знала что сказать, или просто боялась.
— Что молчишь. Это наша работа и наш крест. Нам его нести, нам отвечать перед Богом и перед людьми.
— Но ведь погибнут миллионы и потом, если они решатся на ответный шаг, то война неизбежна и тогда конец!
— Ты думаешь, я об этом не думал, когда голосовал за принятие решения? Думал и все взвешивал и понимал, какую ответственность взваливаю на свои плечи, перед всеми кто погибнет и теми, кому предстоит остаться в живых, если таковые, конечно, будут, — последние слова я добавил медленно, словно цедил их сквозь зубы. Каждое слово давалось с трудом. Я словно оправдывался и от этого становилось противно и тошно.
— Но ведь человечество повиснет на волосок от гибели?
— А что ты предлагаешь? Молчать. Пожурить и послать американцам ноту протеста? Может вообще промолчать и сделать вид, что ничего не произошло, что вообще никаких спутников не было? Или прикажешь пустить все на самотек? Пусть разворачивают свою боевую спутниковую систему, и к лету у нас не будет ни одного спутника, не то что боевого, а телевизионного? Мы будем слепыми котятами, и тогда нас просто уничтожат, а мы и глазом моргнуть не успеем.
— Но ведь мы в любом случае сможем нанести контр удар, американцы это прекрасно знают.
— Да знают, но паритет будет нарушен, впрочем, он уже нарушен. Они вывели на орбиту свои спутники-убийцы, продемонстрировали их возможности, а мы в противовес им ничего не можем предложить. Какой выход?
— Значит война?
— Не говори раньше времени. Все еще может обернуться в лучшую сторону. Если операция пройдет так как надо, они должны все взвесить, прежде чем начать активные действия. Военные считают, что такая акция может умерить их пыл и вполне возможно, наоборот стабилизирует положение.
— Вериться с трудом.
— Слушай, что случилось? Я тебя не узнаю. Где твоя решительность. Впервые вижу тебя такой пессимисткой.
— Поневоле станешь, когда слышу такие новости.
— Новости как новости. Очередная сложная операция.
— Да конечно, с поправкой на то, что в ней используется ядерное оружие.
— Знаешь, никто не виноват, что они сбили наши спутники. А что мы можем предложить в ответ, есть соображения, говори.
— Нет, соображений нет.
— Вот именно. Ты думаешь, мне не страшна сама мысль, что в ответ они могут развязать войну? Страшна. Только я гоню её, понимаешь. Го-ню, прочь.
— Незаметно.
— Что?
— Незаметно, что гоните.
— Если бы не гнал, я бы не сидел здесь и не дискутировал с тобой на эту тему, а просто дал бы указания и все.
— В таком случае, жду указаний.
— Ладно, извини, погорячился. Легко, не легко, все это эмоции. Помнишь как в кинофильме «Семнадцать мгновений весны» сказал немецкий генерал, — страшно умирать в одиночку, а скопом ерунда. По крайней мере, смысл именно такой.
— Остроумно, если бы было не так страшно. И потом, это была философия гибнущей нации, точнее строя.
— А разве мы не гибнем?
— Мы?
— Да мы. Помнишь, как все начиналось? Нас пятеро, точнее шестеро. В стране переворот, чрезвычайное положение, страна в ожидании перемен, а у нас энтузиазм и как говорил Маяковский, — «Громодье планов на будущее». Мы все жили работой, надеждой, мечтами, а что в итоге? Полицейский режим, военизированная экономика, нищий и запуганный народ, готовый идти на подвиги благодаря умелой агитационной пропаганде. По стране ходят озлобленные банды мародеров и бандитов, которых сдерживают только армия и полиция. И так не только у нас, во всем мире, с разницей только в общих идеологических установках, в концепциях, ради которых мы воюем друг с другом в этом мире, не понимая, что сами по себе концепции выдуманы нами же, а следовательно, являются мертвым придатком общества. Даже не общества, а государства, той машины, которая правит людьми и считает, что именно ей принадлежит право создавать теории, ради которых должны жить и умирать все остальные. Разве это не бред? Так разве мы не достойны того, чтобы освободить Землю для тех, кто поселится на ней после нас и не начнет все с чистого листа, не зная обо всех распрях, которые существовали в нашем мире?
— Все это верно, но выживет ли хоть кто-то после апокалипсиса, который мы устроим ныне живущим? И по какому праву нам решать, что мир должен прийти к своему концу? Кто дал нам это право? Может Господь? Вряд ли.
— Почему, может именно он. Может быть, он, подытожив все наши грехи, сказал, — все ребята,
