Густые кроны прибрежных деревьев переплелись над их головами в почти сплошной полог, образовав нечто вроде листвяного туннеля. Тут и там солнечные лучи проглядывали сквозь листву, расчерчивая подернутую ряской заводь золотистым пунктиром.
— Привет. Молодец, что заглянула меня проведать, — с улыбкой произнес Сэм и чмокнул жену в щеку.
— Очень смешно. Ладно, что мы тут…
Сэм постучал костяшками по плавучему бревну странной формы, за которое держался, и вместо глухого стука Реми услышала, как звякнул металл.
— Что это?
— Пока не знаю. Это только часть — чтобы сказать наверняка, какая именно, я должен забраться внутрь.
— Часть чего? Куда забраться?
— Сюда, поплыли.
Взяв жену за руку, Сэм боком проплыл чуть вперед, туда, где бухта сужалась до двадцати футов. Он остановился и показал на заросший плющом ствол кипариса, видневшийся у самого берега.
— Вот. Видишь?
Она присмотрелась, наклонила голову в одну сторону, в другую…
— Нет. Объясни хоть, что искать.
— Видишь торчащий из воды сук с буквой «Т» на конце?..
— Ну…
— Смотри внимательней. Попробуй прищуриться. Должно помочь.
Она последовала его совету, прищурила левый глаз, потом правый, потом оба — и тогда, по мере того как увиденное медленно, но верно укладывалось в голове, до нее дошло. Реми ахнула.
— Господи, это же… Не может быть!
Сэм кивнул, и по его лицу расползлась широкая, от уха до уха, улыбка.
— Еще как может. Перед нами перископ самой что ни на есть настоящей подводной лодки.
Глава 2
Гедеон Бондарук стоял у застекленной стены своего кабинета и смотрел на Черное море. В кабинете было темно; лишь в углах, куда падали приглушенные лучи верхних ламп, расстилались мягкие полосы света. На Крым опустилась ночь, но далеко на западе, где-то над побережьем Румынии и Болгарии, в последних отсветах заходящего солнца можно было разглядеть, как цепочка грозовых облаков ползет над водой к северу. Каждые несколько секунд тучи пульсировали, выстреливая прожилками молний через весь горизонт. Через час шторм будет здесь, и тогда… Господи, спаси и помилуй неразумных рабов Твоих, которых сдуру угораздило очутиться в открытом море в самый разгар черноморского шторма.
Или, подумал Бондарук, не спасай и не милуй. Какой смысл? Штормы, болезни и даже войны (да, и они) — природные орудия для выбраковки стада. Сам он не испытывал снисхождения к людям, которым не хватает благоразумия или силы, чтобы выстоять перед лицом суровой правды жизни. Этот урок он выучил еще в детстве, зазубрил наизусть, на всю жизнь.
Бондарук родился в тысяча девятьсот шестидесятом в небольшом селении к югу от Ашхабада в Туркмении, высоко в горах Копетдаг. Его мать и отец были пастухами и земледельцами, как и их родители. Истинные уроженцы Копетдага, выносливые, гордые и до крайности свободолюбивые, живя в пограничной зоне между Ираном и еще существовавшим тогда Советским Союзом, они не признавали над собой власти ни одного из государств. Только вот у холодной войны имелось свое мнение на этот счет, а посоветоваться с семейством Бондарук она забыла.
После Иранской революции 1979 года и свержения шаха Советский Союз начал перебрасывать на границу с Ираном все больше войск, и на глазах Бондарука, которому тогда едва стукнуло девятнадцать, по его свободолюбивому аулу протопали кирзовые сапоги, а в когда-то мирных горах, будто грибы после дождя, стали появляться советские военные базы и станции ПВО.
Для советских солдат местные жители были неграмотными дикарями, а для местных жителей советские солдаты — настоящим бичом божьим. Тяжелая техника проезжала по узким улочкам, распугивая домашний скот и руша постройки, в домах время от времени проводились обыски; поговаривали, что где-то в горах казнят «иранские революционные элементы». Военных не смущало, что горцы мало что знают о внешнем мире и мировой политике. По их мнению, мусульманам, облюбовавшим земли на границе с идеологически враждебным Ираном, доверять не стоило.
Годом позже на окраину аула заехали два танка, из которых вылезло несколько вооруженных человек в советской военной форме. По словам их главного, прошлой ночью неподалеку от того места попал в засаду отряд. У восьмерых солдат были перерезаны глотки, а одежда, оружие и личные вещи пропали. Жителям аула дали пять минут на то, чтобы найти и выдать причастных, «или ответит весь аул».
В округе давно поговаривали о туркменских отрядах борцов за независимость, орудующих поблизости при поддержке иранских спецподразделений, но прежде до их селения доходили лишь слухи. Выдавать было некого. Староста взмолился о пощаде и был расстрелян на месте. Танки открыли огонь и в течение следующего часа не оставили от аула камня на камне. В сутолоке Бондарук потерял из виду родителей, но самому ему повезло: вместе с горсткой мальчиков и мужчин он успел уйти в горы. Другим повезло меньше… из своего укрытия беглецы всю ночь наблюдали, как их дома ровняют с землей. Наутро вернулись в разгромленный аул — искать тех немногих, кому посчастливилось выжить. Спаслись единицы, большинство погибло. В надежде укрыться от смертельного шквала многие забежали в мечеть; в здание попал снаряд, и свод обрушился, погребя людей под завалами. Вся семья Бондарука была там…
Внутри его что-то оборвалось. Гедеон понимал, что никогда уже не станет таким, как раньше, словно сам Господь задернул темный занавес над его прежней жизнью. Собрав самых крепких из уцелевших мужчин и женщин в небольшой партизанский отряд, Бондарук повел их в горы.
За шесть месяцев Бондарук не просто заслужил непререкаемый авторитет среди своих бойцов, легенды о нем слагались по всему Туркменистану. Ночь принадлежала ему и его ребятам. Они нападали из засады на советские патрули и автоколонны и вновь, словно призраки, исчезали в горах Копетдага. Через год после разгрома аула за голову Бондарука назначили награду. Неуловимый туркменский мститель умудрился привлечь внимание Москвы — и это во время иранского конфликта, в самый разгар войны в Афганистане.
Вскоре после того как Бондаруку стукнуло двадцать один, на него вышли иранские спецслужбы. Юноше сообщили, что в Тегеране наслышаны о его подвигах и готовы оказать всестороннюю поддержку «бойцам Копетдага», от него требовалось лишь выслушать их предложение. Встреча состоялась в маленькой кафешке в пригороде Ашхабада.
Пришедший на встречу представился полковником элитной иранской военизированной организации, известной как «Пасдаран», или «Стражи революции». Полковник предложил Бондаруку и его «борцам за свободу» оружие, боеприпасы, обучение — все, что необходимо для войны с Советами. Недоверчивый Бондарук тут же стал выискивать подоплеку — наверняка есть какое-то условие, и после советского ярма на шею его народу собираются повесить ярмо иранское. Никаких условий, заверил собеседник. У нас общее наследие, общая вера, одни предки. Узы крови, разве есть узы крепче? Бондарук принял предложение, и в течение следующих пяти лет он и его отряды под руководством иранского полковника постепенно изматывали советских оккупантов.
Помимо очевидной пользы для общего дела встречи с полковником сильно повлияли на самого Бондарука. До исламской революции полковник, судя по всему, преподавал персидскую историю. Персидская империя, объяснял он, просуществовала почти три тысячи лет и в период расцвета охватывала побережье Каспийского и Черного морей, Грецию, Северную Африку и большую часть Среднего Востока. На самом деле, просветил Бондарука иранец, Ксеркс Первый Великий, покоритель Греции, разбивший спартанцев в битве при Фермопилах, происходит из тех самых гор, которые он, Бондарук, считает своим домом, не говоря уже о
