На улицах районного центра царили тот покой и умиротворенность, что всегда наступают в природе после больших потрясений. В вечернем зеленовато-шафранном небе громоздились дымчато- лиловые облачные груды, на самом своем верху неся рдеющий закатный свет. В их формах была массивность, глыбистость, осязаемая материальность, они казались непроницаемо-плотными, каменистыми, обломками той величественной горы, что росла днем из-за горизонта, а теперь разбита, разрушена, уничтожена буйством стихийных сил, глыбами раскидана по всему небосводу. Все было мокро, все блестело – дорога и тротуары, засыпанные сорванной с деревьев листвой, крыши домов, почерневшие дощатые заборы, кусты сирени и жимолости в палисадниках. С поредевших, устало, измученно поникших деревьев, которым досталось и от наскоков ветра, и от секущих ударов ливня, капало. Лужи были, как пролитая краска – в них синели индиго и берлинская лазурь, медленно угасали, густея, кроваво-красный кармин и стронций, мешались, образуя редкостные, удивительные по красоте сочетания, зеленый кобальт и лиловый кадмий. А центральная площадь, почти сплошь залитая не сошедшей еще водой, выглядела как гигантская палитра, приготовленная живописцем для работы: на ней были все тона и оттенки, любой силы, любой звучности… Если бы краски на этой палитре были нетленны! Если бы можно было обмакнуть в них кисть и писать на холсте! Какие поразительные по колориту вышли бы полотна!
В помещении милиции Костя нашел только дежурного – старшину Державина. Он сидел за столом, куря и пуская дым в распахнутое в зелень палисадника окно, и разговаривал с худенькой черноватой девушкой лет двадцати, сидевшей на стуле против него с понуренной головой.
– Ты сколько классов кончила? – услыхал Костя, переступая порог.
– Десять…
– Десять! Чему ж тебя там учили?
Девушка молчала, колупая ногтями черный лак сумочки, лежавшей у нее на коленях.
– Ну, так чему же?
Быстрым движением руки смахнув с ресниц слезы, девушка еще усерднее принялась ковырять сумочку.
– Учили, учили, и, выходит, напрасно? Какие у тебя отметки-то были?
– Я с вами совершенно согласна, товарищ начальник… – судорожно вздохнув, проговорила девушка, еще ниже опуская голову.
– Заходи, Продольный, – сказал Державин, заметив Костю. – Вот, полюбуйся, – кивнул он на девушку, – можешь в свои тетрадки записать, расскажешь потом в институте. Редкий пример глупости… Как тебя зовут-то? – обратился он к девушке.
– Алла, – выдохнула та.
– Алла… Имя-то какое современное… Эта Алла продавщицей в обувном ларьке на базаре работает, – пояснил Державин Косте. – Сколько ты уже работаешь?
– Семь месяцев.
– Три дня назад в полдень подошла к ней цыганка. «Ты, говорит, молодая, любишь парня, а он другой интересуется. Давай я его к тебе приворожу, только денег дай, я, говорит, тебе верну, не бойся, так выйдет крепче…» Сколько ты ей в первый раз отдала?
– Семьдесят четыре рубля, полную выручку…
– На другой день гадалка опять приходит, перед закрытием. «Наворожила, говорит, вот увидишь, парень к тебе теперь обязательно прилипнет, только надо его еще крепче примануть, давай еще денег, сколько есть». Она ей снова из кассы. Сколько дала?
– Сколько было… Сто шестьдесят два рубля.
– Видал? – выразительно поглядел старшина на Костю, заново удивляясь глупой доверчивости сидевшей перед ним девчонки. – Сто шестьдесят два рублика! Своими руками! Тебе что – замуж, что ли, невтерпеж хочется? – обратился он к Алле, не церемонясь с ней, явно терзая ее и своим пересказом приключившегося с ней, и своими насмешливыми, колкими вопросами.
Та молчала, не поднимая головы. Краска заливала ей щеки, кончики ушей, шею.
– Парень один пришел… – наконец отозвалась она.
– Какой парень?
– Ну… один парень, с армии…
– И ты его таким манером решила добыть? Ты что ж, наверно, не только в гаданье, еще и в чертей, в домовых веришь? Ты комсомолка, а? Комсомолка?
– Я с вами совершенно согласна… – убито, раскаянно снова проговорила девушка и смахнула с глаз слезы.
– Конечно, теперь-то ты согласна, – усмехнулся Державин. – А о чем раньше думала? Сегодня днем у нее гадалка опять всю выручку выманила, – сказал он Косте. – Всего рублей четыреста перебрала. Сказала – в последний раз поворожу и приду в половине третьего, все деньги отдам, а ты меня отблагодаришь, как сама захочешь… Ну и, конечно, ни в половине третьего, ни в три, ни в четыре… Ах, Алла, Алла! Дома-то знают?
– Нет, – покачала головой девушка.
– Кто у тебя из родителей? Отец где работает?
– Отца нету… Мать есть, в больнице сиделкой.
– А еще кто?
– Бабушка.
– Работает?
– Ей восемьдесят лет…
– Сделала ты им подарочек! – вздохнул старшина, доставая из стола чистый бланк. – Что ж, составлю протокол… – Трудно было сказать, чего в нем было больше: досады на девушку или сочувствия к ее беде. Кажется, досады было все-таки больше – дать себя так глупо провести!
– Поищем твою гадалку, – сказал он. – Только ведь она не такая дура, небось еще днем нарезала, уже где-нибудь за сотни верст отсюда…
Костя спросил у Державина то, что ему нужно было выяснить – вернулся ли Максим Петрович или все еще в городе?
– Приехал, – ответил старшина, обмакнув в чернильницу перо и примащивая руку, чтобы писать протокол. – Часа полтора у Муратова сидел. А где сейчас – не знаю. Наверно, домой пошел.
За те минуты, которые Костя провел в милиции, на улице заметно потемнело. Свет покидал землю, уходил и с зеленоватого неба. Оно становилось лилово-фиолетовым, и только на вершине глыбистых облачных груд с прежней яркостью пылал румянец. Лужи уже не сверкали, не горели так живописно; они все еще казались пролитою краскою. в них еще теплились алые и желтые тона, но растекавшийся сумрак гасил их, придавая всему на улицах единообразный серый оттенок.
Готические окна районной библиотеки были ярко освещены изнутри, у дверей толпился народ. Что-то происходило. «А! – догадался Костя. – Долгожданное событие!».
К постаменту вздыбленного бронзового жеребца был прислонен большой фанерный щит афиши. Поглядеть сбоку – казалось, жеребец берет препятствие. На щите крупными буквами алело: «Встреча». Ниже шли буквы помельче: «читательского актива с автором романов «Светлый путь» и «Янтарные закрома» писателем…» – и опять крупно, еще крупнее, чем «встреча»: «…М. К. Дуболазовым». Заканчивалась афиша извещением, что вход свободный, приглашаются все читатели и желающие.
Не поглядеть на такое весьма редкое в районной жизни событие, к которому заведующая библиотекой Ангелина Тимофеева с волнением, радостью и гордостью готовилась почти полгода, ради которого ею было закуплено по тридцать пять экземпляров каждого романа, чтобы с ними могли познакомиться как можно больше читателей, для которого ею любовно и старательно была устроена витрина с портретом М. К. Дуболазова, с описанием его жизненного и творческого пути, со всеми изданиями его книг и печатными отзывами на его произведения, – не поглядеть на такое событие было просто невозможно. Костя подкатил к библиотеке и заглушил мотоцикл.
Из кучки мужчин, куривших и балагуривших возле дверей в ожидании начала, к Косте приблизился парень в белой рубашке – Петька Кузнецов, зав Садовским клубом, уже вторую неделю находившийся в райцентре на кустовом семинаре клубных работников.
– Привет! – сунул он Косте твердую жаркую руку и так сжал Костины пальцы, что они даже хрустнули. –
