беглец ни всматривался, не видел их. Зато он обнаружил другое: довольно далеко внизу между прозрачными корнями в камне зияли обширные дыры, а еще ниже, уже почти неразличимая в мельтешении световых хлопьев, виднелась широкая площадка, выступающая из склона.
Он прикинул расстояние до выступа с корзиной, затем достал из ножен оружие Лан Алоа. И увидел с радостью и удивлением, что это стеклянный нож: клинок, имевший зеленоватый отлив, был полупрозрачным. Крайняя редкость для архипелага, такие ножи стоили куда дороже, чем хороший новый огнестрел, а достать их было гораздо сложнее. По слухам, уже довольно давно Гельштат, Бултагари, Тхай и Плоты заключили негласное соглашение о том, что стеклянное оружие не должно попадать в руки суладарцев.
Гана положил нож на ладонь, оглядывая рукоять из черного камня и узкий клинок, внутри которого поблескивал мягкий огонь. Что-то шевельнулось над головой; сунув оружие в ножны, беглец улегся боком на мягкой поверхности корня, замер, искоса глядя вверх.
Лан Алоа не мог протиснуться в лаз, но он покинул полость с деревьями каким-то иным путем и теперь парил на своем демоне в сотне локтей выше, медленно передвигаясь от одной стенки к другой, выглядывая беглых рабов. Тулага видел Змея на фоне неба, а вот хозяин Нижних Земель вряд ли мог заметить его с такого расстояния. Но Алоа не просто летал там – он при этом еще и постепенно снижался.
Беглец перевернулся на живот, обхватив корень руками и свесив ноги. Соскользнул с гладкой поверхности на каменный выступ ниже и стал спускаться.
Она только успела лечь, как раздался настойчивый стук в дверь. Накинув халат, Арлея, отодвинув засов, выглянула.
– Капитан зовет, ваша милость, – пробубнил стоящий снаружи Лиг.
Боцман смущенно отвернулся и потопал обратно, но девушка окликнула:
– Эй, куда зовет? Что-то случилось?
– А на бак пожалуйте. Не случилось, а токмо… вроде, ваша милость, подплываем.
Когда, уже полностью одетая, она широким шагом приблизилась к Тео Смолику, тот не обернулся, лишь молча протянул трубу, в которую перед этим глядел.
– И что? – спросила Арлея, изучив окрестности. – Там остров, да?
– Ага… – задумчиво и как-то рассеянно откликнулся Смолик. – Большой остров… А еще что видишь?
– Залив, от него… кажется, речка вглубь отходит. Джунгли на берегах, сначала редкие, а дальше густые… Ладья Уги-Уги возле залива, наверное, собирается стать там… – Она вернула трубу и добавила: – Ну, так что?
Смолик всматривался в темноту, нарушаемую мягким свечением ночного неба, в западной части которого, единственной области, свободной от нитей Мэша, едва заметно вращалась белесая пасть Канструкты – Зев, состоящий будто из мириадов блеклых световых хлопьев.
На мачте монаршей ладьи горел яркий огонь, и еще два – на носу и корме.
– Что? – повторила Арлея.
Но капитан молчал, и тогда голос подал стоящий сзади боцман:
– Это Гвалта, ваша милость.
– Да? – Девушка уставилась на Смолика. – Значит, правда… мы все это время плыли к Проклятому острову?
– Правда, – откликнулся капитан, кладя трубу в чехол на поясе. – Уги-Уги сюда и направлялся.
Девушка вперила взгляд в ночную полутьму. Клиргон сейчас был ближе к ладье, чем на протяжении всего плавания, – даже без трубы Арлея, хоть и смутно, различала силуэт размером со скорлупку на фоне большого острова. У Гвалты были низкие, почти плоские берега, очертания ее казались лохматыми из-за джунглей. Возле залива виднелись руины древнего строения, а на середине острова, едва различимый отсюда, вздымался горб невысокого горного кряжа.
– С ладьи уже заметили нас? – спросила она.
Смолик лишь пожал плечами. Боцман стоял позади, к нему присоединились несколько матросов.
– Конечно, они могли заметить нас во время плавания, – сказал наконец капитан. – Даже наверняка заметили. Но… если они спешат – у них не было времени останавливаться и пытаться выяснить, кто мы. Я и рассчитывал, что они подумают: мы просто движемся в том же направлении. Обычная уловка. Так вот, твоя милость, это Гвалта, и я не могу понять, с какой растакой целью Уги-Уги взбрело на ум пожаловать сюда. Здесь нет ничего и никого, кроме укушенных! Место, где их высаживают, бухта с причалами, – на другой стороне, то бишь на северном берегу. Мы обогнули Гвалту и сейчас находимся у южного берега. Этот вот залив – более верным названием для него будет лиман. Да, лиман, исток речки, затопленный морем, этакий мелкооблачный заливчик… И сюда никто никогда не заплывает – для чего? За спиной… – Тео махнул рукой в сторону кормы, – лишь облака да Орбитиум, а возле него даже рыбку поймать сложно. Но зачем-то ладья толстяка добралась сюда, и теперь… – Блондин смолк на некоторое время, внимательно глядя вперед, после чего сказал: – И теперь поглоти меня вонючая пасть Канструкты, если они уже не высаживаются!
– Высаживаются? – Девушка протянула руку, и капитан вновь передал ей трубу. Она увидела, что на ладье, вставшей на границе лимана, опустили кормовой и носовой якоря. Те были двух видов: с тяжелыми крюками на конце, предназначенные для стоянки в бухтах и заливах, там, где длина цепей позволяла им упасть на дно, а также для открытого эфира, имевшие другую, более сложную форму в виде тонкой спирали, узкой раковины с острым концом. Такие якоря опускались очень низко, достигали более плотных, так называемых сплющенных облаков – пропитанного влагой пуха, напоминающего бесконечные слои слежавшейся ваты. Подверженные дрейфу глубинные якоря держали хуже, чем мелкооблачные, а когда их вытаскивали, они зачастую были облеплены клочьями легко рвущихся, мокрых грязно-белых волокон.
С «Небесных парусов» спустили сначала вельбот-джигу, а за ней две лодочки. Девушке показалось даже, что она разглядела тушу Уги-Уги, сидящего на корме вельбота.
– Для чего они? – Арлея вернула Смолику трубу. – Почему там спустили лодки?
