уже на удивление быстро избавился от злобной нечеловеческой бесформенности ментального детства. Было время, когда разум Эла был шокирующе чуждым. Беркхальтер помнил несколько неудавшихся экспериментов, проделанных им до рождения Эла; немногие будущие отцы смогли устоять перед искушением поэкспериментировать с мозгом эмбриона, и это вернуло Беркхальтеру ночные кошмары, которых он не знал с юности. В них были огромные перекатывающиеся массы, шевелящаяся пустота и прочее. Предродовые воспоминания были бессмысленны, и разобраться в них могли только квалифицированные мнемопсихологи.
Но теперь Эл повзрослел, и мечты его, как обычно, были полны ярких красок. Успокоенный, Беркхальтер решил, что он выполнил свою миссию наставника, и оставил своего сына мечтать и жевать травинку.
В то же время он ощутил легкую печаль и боль, бесполезное сожаление о том, что все это безнадежно, потому что сама жизнь так бесконечно сложна. Конфликт, конкуренция не исчезли и после окончания войны; попытка приспособиться даже к одному из окружающих влекло за собой конфликт, спор, дуэль. С Элом же проблем было вдвое больше. Да, язык был по сути барьером, и Болди по достоинству могли оценить это обстоятельство — ведь между ними этого барьера не существовало.
Спускаясь по утоптанной тропинке, ведущей к центру города, Беркхальтер невесело улыбнулся и коснулся длинными пальцами своего хорошо подогнанного парика. Незнакомые люди очень часто удивлялись, когда узнавали, что он Болди, телепат. На него смотрели с любопытством, но вежливость не позволяла им спросить о том, каково чувствовать себя уродом, хотя они явно думали именно об этом. Беркхальтеру, знакомому с тонкостями дипломатии, приходилось самому вести разговор.
— Мои родные жили после Взрыва под Чикаго. Наверное, поэтому так получилось.
— О-о!
Пристальный взгляд.
— Я слышал, именно поэтому так много…
Испуганная пауза.
— Уродства или мутации. Было и то, и другое. Я сам до сих пор не знаю, к какой категории принадлежу, — добавлял он с обезоруживающей откровенностью.
— Вы не урод! — протестовали они слишком бурно.
— Да, зараженные радиацией зоны вокруг очагов поражения произвели несколько весьма странных субъектов. С плазмой зародышей случились удивительные вещи. Большинство из них умерло; они не могли размножаться. Но некоторых еще можно найти в санаториях — двухголовых, например, — ну, вы о них знаете, — и тому подобное.
Все равно они всегда были взволнованы до крайности.
— Вы хотите сказать, что можете прочитать мои мысли… прямо сейчас?
— Могу, но не делаю этого. Если партнер не телепат, это тяжелая работа. И мы, Болди, — ну, мы этого не делаем, и все. Человек с развитой мускулатурой не стал бы расшвыривать всех попавшихся под руку. Ну, конечно, если не хотел быть избитым толпой. Болди всегда чувствует тайную скрытую опасность: закон Линча. И умные Болди не позволяют себе даже намекнуть на то, что обладают сверхчувством. Они просто говорят, что отличаются от других, и этого достаточно.
Но один вопрос всегда подразумевался, хотя и не всегда задавался:
— Если бы я был телепатом, я бы… сколько вы получаете в год?
Ответ удивлял их. Читающий мысли, конечно, мог бы разбогатеть, если бы только захотел. Так почему же тогда Эд Беркхальтер оставался экспертом по семантике в Модоке, городе издателей, если поездка в один из городов науки могла бы позволить ему овладеть тайнами, которые принесли бы состояние.
Тому была весомая причина. Отчасти просто инстинкт самосохранения. Поэтому-то Беркхальтер и многие, подобные ему, носили парики. Впрочем, было много Болди, которые этого не делали.
Модок был городом-близнецом Пуэбло, расположенным за горной грядой к югу от пустыни, бывшей прежде Денвером. В Пуэбло были прессы, фотолинотипы и машины, превращавшие рукописи в книги, после того как их обработал Модок. В Пуэбло были вертолеты для доставки, и Олдфид, управляющий, уже неделю требовал рукопись «Психоистория», написанный человеком из Нью-Йеля, который очень увлекался эмоциональной стороной в ущерб словесной ясности. Суть состояла в том, что он не доверял Беркхальтеру. И Беркхальтер, который не был ни священником, ни психологом, вынужден был стать и тем и другим в тайне от сбитого с толку автора «Психоистории».
Впереди внизу располагалось приземистое здание издательства, больше напоминавшее курорт, чем что-то более утилитарное. Но это было необходимым. Авторы были людьми специфическими, и часто было необходимо убедить их пройти гидротерапию, прежде чем они оказывались в состоянии работать с семантическим экспертом над своими книгами. Никто не собирался их кусать, но они этого не понимали, и либо в ужасе жались по углам, либо шли напролом с какими-то непонятными словами. Джим Куэйл, автор «Психоистории», не относился ни к одной из этих групп, он просто был заведен в тупик глубиной собственного исследования. Его собственная история слишком хорошо подготовила его к эмоциональному погружению в прошлое, а когда имеешь дело с человеком подобного типа, такое обстоятельство является очень серьезным.
Доктор Мун, входивший в Коллегию, сидел возле южного входа и ел яблоко, аккуратно чистя его своим кинжалом с серебряной рукояткой. Мун был толстым, маленьким и бесформенным. Волос у него было немного, но телепатом он не был: у Болди волос не было совсем. Он проглотил кусочек и помахал Беркхальтеру.
— Эд… — хрррум… — хочу с тобой поговорить.
— Пожалуйста, — сказал Беркхальтер, останавливаясь и поворачиваясь на пятках. Укоренившаяся привычка заставила его сесть рядом с членом Коллегии; Болди по понятным причинам никогда не оставались стоять, когда обычный человек сидел. Их глаза оказались на одном уровне. Беркхальтер спросил:
— Что случилось?
— Вчера в магазин привезли немного яблок из Шасты. Скажи Этель, пусть купит, пока их все не продали. Вот, попробуй.
Он посмотрел, как его собеседник съел кусочек, и кивнул.
— Хорошие. Я ей скажу. Впрочем, наш вертолет сломался. Этель не на то нажала.
— Вот тебе и гарантия, — с горечью сказал Мун. — Сейчас неплохие модели выпускает Гурон. Я беру себе новый вертолет из Мичигана. Слушай, сегодня утром мне звонили из Пуэбло насчет книги Куэйла.
— Олдфилд?
— Наш парень, — кивнул Мун. — Он просил, чтобы ты переслал ему хотя бы несколько глав.
Беркхальтер покачал головой.
— Не получится. Там есть несколько темных мест в самом начале, которые следует прояснить, и Куэйл…
Он колебался.
— Что?
Беркхальтер подумал о комплексе Эдипа, обнаруженном им в разуме Куэйла, но это было неприкосновенно, хотя бы потому, что удерживало Куэйла от холодного логического интерпретирования Дария.
— У него там путаются мысли. Я не могу это пропустить; вчера я пробовал почитать книгу трем различным слушателям и получил от всех троих разные реакции. Так что «Психоистория» будет означать для всех людей все, что угодно. Критики разнесут нас, если мы выпустим книгу в таком виде. Не мог бы ты еще некоторое время поводить Олдфилда за нос?
— Попробую, — сказал Мун. В голосе его звучало сомнение.
— У меня есть подходящий роман, который я мог бы ему подсунуть. Это легкий замещающий эротизм, а это безвредно; кроме того, с семантической точки зрения он в порядке. Мы задерживали его из-за художника, но я могу поручить это Дамэну. Я так и сделаю, да. Я пошлю рукопись в Пуэбло, и он сможет позже сделать печатные формы. Веселая у нас жизнь, Эд.
— Даже чересчур, — заметил Беркхальтер.
