Мак-Ни взглянул на Бартона. Плечи его сгорбились. Он глубже забрался в кресло.
— В конце концов ты прав, Дэйв, — прошептал он. — Компромисса быть не может. Они параноики.
Губы Бартона расплылись в недоброй усмешке.
— Убирайся, — сказал он. — Я не хочу убивать тебя сейчас. Но я знаю, кто ты такой. Не забывай об этом. Ты не проживешь долго — даю слово.
— Ты можешь умереть первым, — тихо сказал Кэллахан.
— Убирайся.
Параноик повернулся и вышел на крыльцо. Теперь его фигура была видна внизу, прогуливающейся по дорожке. Бартон налил себе солидную порцию спиртного и выпил залпом.
— Я чувствую себя грязным, — сказал он. — Может быть, это освободит меня от мерзкого привкуса.
Мак-Ни неподвижно сидел в своем кресле. Бартон пристально посмотрел на темную фигуру.
«Что тебя гложет?» — подумал он.
«Хочется… хочется, чтобы уже сейчас был мир Болди. Земля — не место для него. Венера или даже Марс. Каллисто — где угодно. Место, где мы могли бы быть в мире. Телепаты не созданы для войны, Дэйв.»
«Однако вполне возможно, что это им не помешает.»
«Ты думаешь, что я слаб. Да, это так. Я не герой. Не крестоносец. К тому же, важнее всего микрокосм. Насколько мы можем рассчитывать на верность расе, если семья и личность должны жертвовать всем, что значит для них дом.»
«Паразиты должны быть уничтожены. Наши дети будут жить в лучшем мире.»
«Так говорили наши отцы. И где же мы?»
«Нас, по крайней мере, не линчевали. — Бартон положил руку на плечо Мак-Ни. — Продолжай работать. Ищи ответ. Код параноиков должен быть разгадан. Тогда я смогу уничтожить их — всех!»
Мысль Мак-Ни помрачнела.
«Я чувствую, что будет погром. Не знаю когда. Но наша раса еще не пережила свой самый тяжелый кризис. Он еще впереди. Он еще впереди.»
«Но и ответ будет найден, — подумал Бартон. — Я ухожу. Я должен найти того Болди у кочевников.»
«До свидания, Дэйв.»
Он проводил Бартона взглядом. Дорожка опустела. Теперь он ждал, когда из города вернутся Марианна и Алекса, и впервые в жизни он не был уверен, что они вернутся.
Сейчас они были среди врагов, потенциальных врагов, которые по одному слову могли перейти к казням и огню. Безопасность, за которую Болди мирно сражались из поколения в поколение, теперь ускользала из под ног. Через некоторое время Болди могли оказаться бездомными и лишенными друзей, как кочевники…
Слишком гибкая цивилизация ведет к анархии, а слишком жесткая падает под ураганными ветрами перемен. Человеческая норма произвольна; столь же произвольными были и границы. В децентрализованной культуре каждый социальный организм был в большей степени способен найти себе законное место, чем это было в течение тысячелетий. Денежная система основывалась на натуральном обмене, который, в свою очередь, опирался на навыки, гений и трудоемкость. Кому-то нравилась случайная жизнь рыбака на Калифорнийском берегу; его улов мог дать ему телевизор, разработанный в Галилео человеком, который увлекался электроникой — и при этом любил рыбу.
Это была гибкая культура, — но в ней имелись свои жесткие барьеры. Случались и промахи. После Взрыва антиобщественные элементы бежали от разбегающихся по Америке быстро растущих поселений в леса, где прощался индивидуализм. Здесь встречались разные типы. Бродяги и странствующие рабочие, кэджуны [cajuns] и кракеры [белые бедняки южных штатов], пайзанос и лодыри из притонов — недовольные, антисоциальные, и те, кто просто не смог приспособиться к любому виду городской жизни, даже к полудеревенским условиям нынешних городков. Некоторые бездельничали, некоторые бродили по дорогам мира, все еще зависящего от наземного транспорта, некоторые были трапперами и охотниками — ведь даже во время Взрыва на американском континенте оставались обширные лесные массивы.
Они ушли в леса. Те, кто с самого начала был лесным жителем, хорошо знали, как выжить, как ставить силки на птиц и ловушки на оленей и зайцев. они знали, какие ягоды собирать и какие коренья выкапывать. Остальные…
В конце концов они научились или погибли. Но сначала они искали то, что считали легким путем. Они стали разбойниками, нападавшими на объединяющиеся города и выносившими оттуда добычу — еду, выпивку и женщин. Они приняли возрождение цивилизации за ее гибель. Они собирались в банды, и атомные бомбы находили свои цели, и они умирали.
Через некоторое время больших групп кочевников не осталось. Единство стало небезопасным. Мало кто мог рассчитывать на соединение в сезоны северных климатических зон или в далеких районах более тропического пояса.
Их жизнь напоминала жизнь первопроходцев Америки и американских индейцев. Они постоянно кочевали. Заново учились пользоваться луком и дротиком — связи с городами они не поддерживали, и достать огнестрельное оружие было нелегко. Они крутились на отмелях потока технического прогресса — отчаянные смуглые лесные люди и их жены, гордые своей независимостью и своей способностью вырвать жизнь из дикости.
Им редко приходилось писать. Но они много разговаривали, и ближе к ночи, вокруг лагерных костров они пели старые песни — «Барбара Аллен», «Два ворона», «О, Сюзанна» и народные баллады, пережившие Парламенты и Сенаты. Если бы они ездили верхом, то они знали песни, основанные на ритме бега лошади; но в жизни они ходили пешком и знали маршевые песни.
Джесс Джеймс Хартвелл, вождь небольшой банды кочевников, наблюдал за приготовлением медвежатины на лагерном костре, и его раскатистый бас глушился и смягчался елями, смотревшими на лагерь из-за ручья. Его скво, Мэри, тоже пела, потом к ним присоединились и остальные — охотники и их жены — поскольку больше слово «скво» не несло в себе унизительного оттенка. Отношение кочевников к своим женам было более реалистическим вариантом средневекового рыцарства.
За ручьем был мрак. Этим вечером они поздно нашли место для лагеря; их задержала охота на медведя, а потом пришлось долго искать свежую воду. Как всегда, когда племя было возбуждено, начались насмешки над Линкольном Коуди. Видимо, это было типично для любой группы — чувствовать ментальное различие или превосходство Болди, и компенсировать это насмешками над его очевидным физическим отличием.
И все же они никогда не связывали Линка с городскими Болди. Многие поколения телепатов уже носили парики. и даже сам Линк не знал, что был телепатом. Он знал, что был другим, и все. Он не помнил аварии вертолета, из обломков которого вытащила его детское тельце мать Джесса Джеймса Хартвелла; привыкший к племени, он вырос как кочевник, и был принят как таковой. Но хотя они воспринимали его, как одного из них, прозвище «кожаная голова» так и вертелось на языке — тут уж не до шуток.
