подумаешь…
— «Не бойся грешной быть, а бойся грешной слыть», — процитировал Крылов.
— Вот-вот. Ей совершенно ни к чему, чтобы дело кончилось судом и все ее грязное, хотя и импортное бельишко вывернулось наружу…
Они посидели молча, думая об одном и том же: скрытые, тщательно замаскированные пороки зачастую гораздо отвратительнее явных.
— Если перейти из сферы юридических оценок в область моральных категорий, то потерпевшим можно считать этого парня, — задумчиво проговорил следователь. — И по-человечески мне его жаль, хотя он тоже далеко не ангел. Как он там?
— По-моему, скверно, — ответил Крылов.
Инспектор не ошибался — Элефантову действительно было худо. Он сидел за письменным столом, бессмысленно вертя пачку сотенных купюр в банковской упаковке, бесконтактный энцефалограф пошел в серийное производство.
Новенькие глянцевые бумажки не вызывали у него никаких эмоций. Может, из-за нереальности суммы, может, оттого, что он вообще был почти равнодушен к деньгам, может, потому, что проиграл игру, в которой эта тугая пачка ровным счетом ничего не значила.
Если бы немного раньше… Нет, все равно… Деньги не приносят счастья и не решают жизненных проблем. Хотя Орех считает иначе… Орех!
Элефантов оделся, небрежно сунул пачку в карман. По дороге он представлял, как тот удивленно выпучит глаза, потеряет на минуту дар речи, как оживленно затарахтит потом, и вопросы представлял все до единого: неужели успел у Полковника? Или тот сыну оставил? А может, с кем другим договорился?
А вот выражения лица Ореха, когда тот узнает, что, вопреки его предсказаниям, Элефантов заработал фантастическую сумму честным трудом, он не представлял. И очень хотел увидеть, как переживет тот крах твердых своих убеждений, непоколебимой уверенности в невозможности достичь материального благополучия иначе как всякого рода уловками, ухищрениями, мошенничеством. Потому и шел: наглядно подтвердить свою правоту теми аргументами, которые Орех чтил превыше всего. Порадовать себя напоследок.
Не получилось. Крах своего мировоззрения Орехов уже пережил накануне, во время ареста.
Известие Элефантова не удивило, впрочем, сейчас его было трудно удивить чем-нибудь. Он тяжело брел сквозь плотный, вязкий воздух, по щиколотки проваливаясь в асфальт. Толчок в спину он оставил без внимания, но его трясли за плечо, и он повернулся к изрядно поношенному субъекту, обнажавшему широкой улыбкой плохие зубы с тускло блестящими «фиксами».
— Серый, ты чего, пьяный? Или обкурился до одури? Я ору, ору.
— Пойдем, Яша, чего к приличным людям вязнешь, опять обознался, — плачущим голосом причитала невзрачная бледная женщина с плохо запудренным синяком на скуле и тянула фиксатого за рукав в сторону.
— Да отвяжись ты! Это же Сережа Слон, мы вместе в школе учились! Помнишь?
Элефантов посмотрел в маленькие бесцветные глазки, окруженные теперь густой сетью морщин.
— Помню, Голубь.
— Вот! — восторженно заорал тот. — А ты, дура, лезешь! Говорю тебе — кореш мой!
Женщина заискивающе улыбнулась и стала счищать с плеча Голубя засохшую грязь.
— Помнишь, ты меня чуть не зарезал? Голубь хлопнул Элефантова по плечу, его спутница бросила испуганный взгляд, но тут же недоверчиво покачала головой.
— Я уже завязал, — гордо сообщил Голубь. — Надоело сидеть, четыре ходки, сколько можно! По молодости два раза на квартирах рюхался, потом гоп-стоп пришили, а последний раз по-глупому — хулиганка. Вот она меня посадила!
— Яша, перестань, что человек про тебя подумает!
— Отвяжись! — Он привычно ткнул ее локтем. — Серый сам был приблатненный, да и сейчас за ним небось много чего есть! Точно, Серый?
— Точно. Такое, что тебе и не снилось.
— Неужто мокряк? Ну ты даешь! Пойдем, тут забегаловка рядом, потолкуем…
Опасливо втянув голову в плечи, женщина снова потащила его в сторону и вновь получила толчок в бок.
— Давай водки возьмем ради такой встречи, а то у меня от «чернил» желудок болит — язва проклятая… Трояк найдется?
— Можно разменять…
Элефантов вытащил пачку сторублевок.
— Спрячь!
Голубь отскочил.
— Ты что, сдурел? Так и сгореть недолго…
— А ну домой иди, кровосос проклятый, — неожиданно фальцетом завопила женщина и с отчаянной решимостью толкнула Яшку кулаком в шею. — Мало по тюрьмам мыкался? Хватит с бандитами якшаться!
Она с ненавистью посмотрела на Элефантова.
— Он, может, и правда людей убивает, мильены в кармане носит, а ты за него сидеть будешь! За две сотни четыре чреда отмотал, а тут всю жизнь просидишь!
— Пока, Сергей! Я по натуре завязал… — извиняющимся тоном проговорил Голубь и скрылся за углом.
— Вот люди! Напьются и хулиганят! — сочувственно сказал Элефантову какой-то прохожий. — Не расстраивайтесь. Чего обращать внимание на всякую пьянь!
Элефантов побрел дальше. Симпатии прохожего были на его стороне. Хотя мелкий уголовник и пьяница Голубь не идет в сравнение с человеком, совершившим покушение на убийство. Он почувствовал себя оборотнем.
Такое чувство уже возникло — сразу после выстрела, когда он, спрятав оружие, шел по оживленным вечерним улицам; ничем не отличаясь внешне от окружающих, и никто не показывал на него пальцем, не кричал "держи! ", не бежал звонить в милицию. Встречные люди доброжелательно улыбались, знакомые здоровались, не зная, кто сидит в оболочке талантливого научного сотрудника, кто испуганно и настороженно выглядывает наружу через его глаза. Быть оборотнем оказалось легко, для этого не надо было делать никаких усилий. И оттого особенно противно.
Изгнать, выжить как-нибудь того, другого, тщательно спрятавшегося глубоко внутри, было нельзя. Можно было смириться, взять его сторону и превратиться в него полностью — это очень простой путь: ничего не надо специально делать, живи себе спокойно, и все произойдет само собой. Многие так и поступают.
Незаметно для себя Элефантов оказался у двери родительского дома, условленным образом позвонил, долго ждал. Наконец дверь открылась.
— Это наш сын, — сообщил Николай Сергеевич в глубину квартиры, и в голосе его явно чувствовался непонятный сарказм.
Отец, как всегда, щурился, как всегда, машинально вытирал желтые пальцы о запачканный химикалиями черный халат, как всегда, спешил.
— Я тебя слушаю, — он нетерпеливо повел головой. — Что ты хотел?
Николай Сергеевич сумел найти самые добрые и задушевные слова обращения к сыну. Элефантов молча рассматривал отца. Действительно, чего он хотел? Исповедаться? Ощутить поддержку самых близких людей? Почувствовать их тепло и участие? Глупо! Если бы он голодал, его бы накормили, если бы Тонул — бросили спасательный круг. Атак…
— Зачем ты пришел? — снова спросил Николай Сергеевич. — Что-то случилось? — Он непонимающе хмурился.
— Захотел в туалет. А как раз проходил мимо вас.
— Ха-ха! — оживился отец. — Проходи!
Его лицо прояснилось: неожиданный визит сына получил понятное объяснение.
