Он шептал эти слова в маленькое нежное ушко в минуты близости, как-то она со стоном выдохнула в ответ: "И я… ", и в другой раз: «Я тоже…»
И только.
Элефантов не считал вырванное в мгновенья страсти признание полностью добровольным, ему хотелось большего. Однажды, когда все кончилось, он спросил напрямую:
— Ты меня любишь?
И услышал:
— Мне хорошо с тобой.
Сдержанность Марии насторожила.
— Почему ты не говоришь, что любишь?
— Я так не могу…
«Что „не могу“? Не могу сказать не правду? Но она же спит со мной, а без любви, конечно, не стала бы этого делать… Или не могу выражать словами сокровенные чувства? Более вероятно, ведь Машенька — сложная натура…»
Мысли роились, как всполошенные птицы, но ответа — точного, ставящего все на свои места — не появлялось, и оттого Элефантов, любящий ясность и определенность, испытывал какой-то дискомфорт. Сомнения порождали тягостные размышления.
Сколько раз эта красивая женщина со внешностью школьницы обсуждала вопрос о своем отношении к любовнику? И со сколькими мужчинами?
Всегда стремящийся к полной информированности Элефантов с удивлением обнаружил, что лучше пребывать в неведении на этот счет, и если бы смог, то предпочел бы забыть о том, что знал. По молчаливому уговору они не упоминали имен Спирьки, Эдика, Астахова, как будто те не имели к Марии никакого отношения, но их тени время от времени омрачали настроение Элефантова. Когда он смотрел на белье Марии, изящное, невесомое, сразу же вспоминалось, что Спирька видел его тоже. И хотя воспоминание, вытесненное реальностью происходящего, мелькало глубоко-глубоко в подсознании, он ощущал острый укол ревности.
В объятиях Марии он забывал обо всем на свете. Но неприятное чувство никогда не исчезало совсем, проявляясь в самые неподходящие моменты.
Она говорила «спасибо» после каждой близости, и это расценивалось им как признак глубокой внутренней культуры и душевной тонкости. Но иногда мелькала болезненная мысль: какой предыдущий любовник научил ее этому?
Он ругал себя, обзывал ханжой, но отделаться от ранящих переживаний не мог. Ему казалось, что Мария холодна и не испытывает таких же чувств, как он. Изо всех сил он старался убедиться в том, — что ошибается.
— Ты вспоминала обо мне?
— Конечно, глупый…
И на сердце сразу становилось легко и спокойно.
«Время, на, все нужно время. Она привыкнет ко мне, убедится в моей искренности, в моих чувствах, поймет, что я совсем не тот, каким был три года назад. И тогда доверится мне полностью».
Но время шло, а спокойствие не приходило. Скорее наоборот.
— Ты знаешь, я собираюсь уехать. На север.
Они гуляли по длинному, рассекающему город надвое тенистому бульвару, и то, что она сказала, прозвучало совершенно ошеломляюще.
— ??!
— Наш родственник сейчас работает в Воркуте начальником шахты. Зовет к себе: заработки высокие плюс коэффициент…
— А как же диссертация? — более глупого вопроса задать было нельзя.
— Буду там заниматься. Да и уезжаю-то не на всю жизнь. Года через три вернусь…
Элефантов не мог поверить, что она говорит всерьез.
— Да Бог с тобой, Машенька! Какая Воркута? Ты посмотри на себя!
Мария была в кипенно-белом сафари (все белые вещи она стирала каждые три дня), превосходно оттеняющем загар, изящные босоножки на высоченной «шпильке» подчеркивали стройность тонких ног. Хрупкая, как былинка.
— Ты же европейская женщина, картинка из журнала! — Элефантов даже проглатывал слова от волнения. — Пальчики как спички, маникюр… Что тебе взбрело в голову? Да и зачем тебе эти деньги?
Мария выпятила нижнюю губу.
— Без денег ты не человек…
— То есть как? — Элефантов не поверил ушам. Это была «философия» деляг и коммерсантов, которых он откровенно презирал. — Выходит, Никифоров не человек?
У него самого тоже не было денег, но он привел как пример безденежья своего бывшего завлаба, непрактичность и житейская беспомощность которого вошли в поговорку у всех, кто его знал.
— Человек, конечно, человек, — голос у Марии был скучный, казалось, она жалеет, что сболтнула лишнее.
Интересно, где она набралась этой дури? Сама-то она так думать не может, это ясно…
— …Но без денег не обойтись, — вслух размышляла она. — Нужна дубленка, а это как-никак восемьсот рэ. А то и больше. Где их взять?
— Может, купить пальто? — нерешительно посоветовал Элефантов, ощущая радость от сопричастности к делам и заботам любимой женщины.
— В нем мне будет холодно, — чуть капризно проговорила она, и Элефантов понял, что сморозил глупость. Стереотип мышления! Жена прекрасно обходится стареньким пальто, дубленка для нее — недостижимая мечта. Но Мария — совсем другое дело! Ей, худенькой и нежной, красивый тулупчик просто необходим!
И тут же он остро ощутил свою несостоятельность. Он всегда считал, что деньги — всего лишь бумажки, которые не определяют человеческого счастья. Но если бы сейчас случилось чудо и откуда-то появились эти проклятые восемьсот рублей, он был бы счастлив, что может порадовать Машеньку, защитить любимое существо от зимнего холода. Хотя дубленки в большом дефиците… Просто так не купишь, надо «доставать», а для этого знать ходы-выходы, иметь «контакты», связи с нужными людьми… Жизнь повернулась непривычной стороной, и Элефантов почувствовал незнакомое чувство беспомощности.
Неожиданно вспомнился забывшийся эпизод детства.
На открытой киноплощадке неподалеку от дома по субботам собирался «птичий рынок». Кроме голубей, канареек и попугайчиков, здесь продавали рыбок, черепах и прочую живность. Сергей любил разглядывать умильно-потешных котят и неуклюжих щенков, которых хозяева приносили в выстланных тряпицами корзинах, клеенчатых сумках или просто за пазухой, выкладывали на жесткие лавки и отчаянно нахваливали, привлекая внимание возможных покупателей.
— Злые, как черти, а вырастают во! — крепкий небритый парень лет двадцати пяти, который казался маленькому Сергею взрослым мужиком, может быть, благодаря именно заросшей физиономии, а может, из- за уверенной манеры держаться, будто весь базар принадлежал ему, — водил ладонью в метре от земли, и хотя с трудом верилось, что пять мохнатых комочков могут превратиться в таких огромных псов, Сергей заинтересованно остановился.
Щенков было пять — четыре черные, как смола, один светлый и мельче размером.
— Их мать чуть не до смерти загрызла соседа, а в прошлом году двоих в клочья порвала, — громко рассказывал мужик. — Я ее по пьяному делу ногой ударил, так килограмм мяса из икры вырвала. Подходи, покажу!
Он задрал штанину.
«Нашел чем хвастать», — подумал Сергей, уверенный, что такими жуткими историями можно только отпугнуть покупателей.
Но небритого обступили люди, с интересом разглядывали изуродованную ногу, с таким же интересом поворачивались к щенкам, поднимали их, распяливая на весу, тыкали пальцами в крошечные ротики,
