пустого стула Нежинской и оставленной для маскировки сумки волны чего-то предосудительного, нечистого, стыдного. Шевельнулось побуждение поехать к ней домой, но тогда предполагаемый позор мог стать явным. Сергей почувствовал опустошенность и бессилие. Непривычные чувства — он всегда был уверен в себе, — но в последнее время ощущаемые все хуже.
Он ушел с работы, но на конференцию не вернулся и пошел домой. Есть не хотелось, с трудом заставил себя выпить чаю и проглотить кусочек хлеба с маслом. Галина всегда готовила к его приходу вкусный ужин. Как она сейчас? Что сказала Кириллу? Надо проведать его, но стыдно… И следует оформлять развод… столько лет прожито, зачеркнуть без боли невозможно… Терять всегда больно… А что приобретаешь взамен? Марию?
Как умный и дальновидный человек, Элефантов понимал, что с Нежинской у него ничего не получится. Но это понимание оставалось глубоко в подсознании, всплыть и оформиться в четкую мысль он ему не позволял. Также, как не допускал в сознание много других трезвых и правильных мыслей, касающихся Марии. Можно даже сказать, что применительно к ней он утрачивал и ум, и дальновидность. Правда, не до конца.
Галя и Мария… Одна думала о работе и семье, вторая — только о себе, тряпках, развлечениях. Одна любила его преданно и самоотверженно, для другой он всего лишь один из многочисленных «друзей».
Зато волосы у Марии пахнут лесом, любые связанные с ней пустяки будоражат все его существо, а каждая встреча с ней для него — праздник. Даже ее одежда кажется ему особенной и необыкновенной.
Элефантов вспомнил, что три года назад был равнодушен к Марии. Надо же! Как это могло быть? А может, так оно лучше? Ведь любовь принесла ему постоянную горечь, терзания, боль. А в равнодушии крылись спокойствие и неуязвимость!
Он задумался. Нет, без чувств к Нежинской он был беднее.
Тишину нарушила трель телефона.
— Добрый вечер.
Мария!
— Здравствуй, Машенька!
Тревоги, сомнения, переживания, подозрения и боль исчезли без следа.
— Ты меня искал?
В конце дня она звонила на работу, и Спирька, как дрессированный попугай, пересказывал, кто ею интересовался.
— Да, заходил.
— Неважно почувствовала и пошла домой полежать. Сейчас ведь мне на капельницу.
— Бедный малыш!
Элефантов искренне жалел ее.
— Как твой доклад?
— Нормально. Жаль, что тебя не было.
— Ничего, ты же можешь прочитать его специально для меня?
— Конечно. Приходи завтра в гости.
— Хорошо.
Элефантов от радости подпрыгнул на стуле. Сейчас ему казалось, что все недавние сомнения не стоят выеденного яйца.
Он с трудом дождался следующего дня, после работы томился, ожидая звонка в дверь. Мари" запаздывала. С улицы донесся замысловатый автомобильный сигнал: фа-фау-фау! Он вышел на балкон. Мария переходила улицу, а на противоположной стороне стояла украшенная разными побрякушками «Лада», шофер которой — молодой усатый парень — высунулся в окно и пытался привлечь ее внимание не только фасонистым сигналом, но и гортанными криками. Мария не реагировала, и «Лада» тронулась с места.
— Чего же ты опаздываешь, я заждался, — он поцеловал Марию в гладкую пахучую щеку.
— Спиря увязался. Шел до самого дома. Там я с ним распрощалась, подождала немного — и в машину.
— Вот в эту?
Элефантов кивнул в окно.
Мария захохотала.
— Нет. Из одной вышла, а другая уже тормозит! С собой звали.
Если Мария приехала в автомобиле, то только в этом — никакой другой машины поблизости не было. Но уточнять ничего не хотелось, и несоответствие между тем, что говорила Нежинская, и тем, что видел сам Сергей, прибавилось ко многим неясностям, не дающим ему покоя в последнее время.
— Куда же тебя звали?
— Не знаю, не интересовалась. Я ведь уже пришла куда хотела…
Эти слова пролили елей на его душу.
— Тебя нельзя одну выпускать на свободу. Надо везде ходить с тобой!
— Ну-у-у, — вытянув губы трубочкой, с легкой укоризной проговорила Мария. — Ты хочешь посадить меня в коробочку! — Она соединила согнутые ладошки, показывая, как именно он хочет оградить ее от окружающего мира.
— Так нельзя!
«Почему нельзя?» — с недоумением подумал Элефантов, но ничего не сказал. Присутствие Марии так радовало и волновало его, что трезвость мышления он утратил начисто. Так бывает всегда.
— Давай поужинаем?
— Спасибо, я не голодна.
— Машенька, как я соскучился по тебе…
— Я знаю, иначе бы я не пришла, я ведь опять расхворалась…
— Ты даже не представляешь, как много ты для меня значишь…
— Ты стал совсем другим… Ты так волнуешься.
— Да, когда я тебя жду и не знаю, придешь или нет…
— И когда я прихожу, тоже волнуешься…
— Тоже волнуюсь, — Элефантов удивился, что Мария точно чувствует его внутреннее состояние. — Это хорошо или плохо?
«Почему?» — хотел спросить Элефантов и опять не спросил. Что слова!
Иметь бы тысячу губ, чтобы целовать одновременно всю Марию, не упуская ни одного сантиметра нежной кожи, десяток рук — ласкать ее, как ли один мужчина на свете не ласкал свою возлюбленную… Сейчас он испытывал такую нежность к лежащей рядом нагой женщине, что, не задумываясь, вскрыл бы вены и отдал ей свою кровь.
— Машенька, ласточка, солнышко, звездочка…
— Иди ко мне, — прерывисто вздохнула она.
Потом Мария, как всегда, заспешила.
— Оставайся у меня.
— Не могу, обещала маме прийти. И так задержалась, надо позвонить.
Сейчас только приму душик…
Выйдя из ванной, она забралась на письменный стол, положив ноги на подлокотник кресла, и придвинула телефонный аппарат.
Изнывающий от нежности Сергей гладил узкие ступни, хотел перецеловать пальцы, но постеснялся. И тут же подумал, что если бы Мария полностью отвечала взаимностью, он не боялся бы уронить себя в ее глазах таким проявлением чувств. Нет, не все у них гладко, далеко не все. И именно предчувствие близкой потери обостряет любовь и делает ее такой мучительной.
— Мам, здравствуй! Да, да, сейчас приду. Да, так получилось, задержалась. Из автомата. Да, около дома…
Сергей любовался ее телом, маленькой аккуратной головкой, миндалевидными ноготками, покрытыми темно-бордовым лаком, но его второе "я" бесстрастно отметило, что врет она умело — и интонации, и выражение лица были абсолютно правдивыми. Однако ко лжи она прибегала ради него,
