такое лицо, что она, знавшая его. как самое себя, догадалась, что под благочестием этим что-то скрывается, начала его допытывать и не успокоилась до тех пор, пока он не рассказал ей всей правды. От нее-то я и узнала эту историю и записала, чтобы вы помнили, благородные дамы, что Амур способен перехитрить и лукавого адвоката, и хитрых монахов (а уж кто как не они привыкли обманывать других) и что он умеет обучить этой хитрости самого неискушенного человека, если только тот действительно воспламенился любовью. А раз Амур способен обманывать даже обманщиков, нам, людям простым и несведущим, надлежит постоянно его бояться.
. – Хоть я и догадываюсь, кто этот принц, – молвил Жебюрон, – надо сказать, что он достоин всяческой похвалы. Чаще всего знатные сеньоры нимало не беспокоятся о чести женщин. Что им до того, что вокруг их похождений поднимается шум: они думают только о собственном удовольствии. Больше того, они иногда бывают довольны, когда возникает скандал, а мы знаем, что нередко молва приписывает соблазнителю даже то, чего он не делал.
– Уверяю вас, что было бы неплохо, если бы все молодые сеньоры следовали его примеру, – сказала Уазиль, – ведь скандал иногда бывает хуже самого греха.
– И уж конечно принцу было что замаливать в монастырской церкви! – воскликнула Номерфида.
– Не осуждайте его, – сказала Парламента, – очень может быть, что раскаяние его было столь велико, что ему простился и самый грех.
– Очень трудно раскаиваться в таких приятных забавах, – сказал Иркан, – что до меня, то мне не раз приходилось рассказывать подобные вещи на исповеди, но каяться я в них никогда не каялся.
– Тогда уж лучше было совсем не исповедоваться, – заметила Уазиль.
– Знаете, госпожа моя, – возразил Иркан, – как ни тяжек грех и как я ни огорчаюсь, когда мне приходится чем-либо оскорбить господа бога, грешить-то людям всегда приятно.
– Вы и подобные вам наверняка хотели бы, чтобы бога совсем не было и чтобы единственным законом для вас было ваше собственное желание! – сказала Парламента.
– Должен признаться, – воскликнул Иркан, – я хотел бы, чтобы господь бог каждый раз радовался вместе со мною, – и тогда, могу вас уверить, скучать бы ему не пришлось.
– Ну, нового бога вам все равно не создать, а раз так, то, значит, надо слушать того, который у нас есть, – воскликнул Жебюрон. – Пусть уж об этом спорят богословы, а сейчас давайте попросим Лонгарину предоставить кому-нибудь слово.
– Я предоставляю его Сафредану, – сказала Лонгарина, – только я попрошу его рассказать какую- нибудь действительно интересную историю и не стараться во что бы то ни стало говорить о женщинах одни только гадости; пусть следует правде – и там, где надо, их хвалит.
– Ну, вот и отлично, – успокоил ее Сафредан, – я согласен. В моем рассказе речь будет идти о двух женщинах: одна из них легкомысленна, другая скромна. Можете брать пример с какой хотите. Вы узнаете также, что любовь заставляет людей дурных совершать дурные поступки, тогда как чистое сердце способно только на хорошие, ибо любовь сама по себе хороша и если ее называют иногда безумной, ветреной, жестокой или постыдной, то потому лишь, что такими бывают мужчина или женщина, которые охвачены ею. И вот, выслушав историю, которую я вам сейчас расскажу, вы убедитесь, что любовь не способна изменять человеческую натуру и являет нам ее только такой, какая она есть, – ветреной у одних, а у других благородной.
Новелла двадцать шестая
В царствование короля Людовика Двенадцатого жил некий молодой сеньор по имени д'Аванн, сын монсеньора д'Альбре и брат короля Иоанна Наваррского. Жил он постоянно при дворе короля. Юный сеньор, которому было тогда пятнадцать лет, был так красив и обходителен, что, казалось, был создан для того, чтобы женщины любовались им и любили его. И те, кто его видел, действительно в него влюблялись, причем больше всех им пленилась некая дама, жившая в городе Памплоне, в Наварре. Она была замужем за очень богатым человеком и жила очень строгой жизнью. Несмотря на то, что ей было всего двадцать три года, тогда как мужу ее было около пятидесяти, она одевалась так скромно, что ее можно было принять скорее за вдову, чем за женщину замужнюю. И никогда ни на свадьбах, ни на праздниках она не появлялась без мужа, которого так уважала за его справедливость и доброту, что предпочитала его самому красивому юноше. И муж, видя, сколь она благоразумна и искренна, так на нее полагался, что доверял ей все домашние дела. Однажды богатый дворянин этот вместе с женою был приглашен к сеоим родственникам на свадьбу. Среди гостей находился и юный сеньор д'Аванн, который, разумеется, любил танцы, ибо в искусстве этом не знал себе равных. И когда после обеда начались танцы, богатый дворянин пригласил сеньора д'Аванна принять в них участие. Тогда сеньор д'Аванн спросил, с кем ему лучше всего танцевать. Тот ответил:
– Монсеньор, если бы среди нас была женщина еще более красивая, чем моя жена, и еще более послушная моей воле, я бы подвел ее к вам и попросил вас оказать мне честь и потанцевать с нею.
Принц, который был еще настолько юн, что ему больше всего нравилось прыгать и танцевать, и который еще не начал заглядываться на женщин, исполнил его просьбу. Но та, с которой он танцевал, гораздо больше внимания уделяла красивой наружности своего кавалера, чем танцу. Однако благоразумие ее было столь велико, что никто бы об этом не мог догадаться. Когда настало время ужинать, монсеньор д'Аванн распрощался со всеми и вернулся в замок, куда богатый дворянин сопровождал его верхом на муле; дорогой он сказал юноше:
– Монсеньор, вы оказали сегодня столько чести моим родным и мне самому, что с моей стороны было бы неблагодарностью, если бы я, в свою очередь, не постарался вам чем-нибудь услужить. Я знаю, монсеньор, что такой знатный юноша, как вы, у которого отец и строг, и скуповат, нуждается иногда в деньгах больше, чем такие, как я, которые живут скромно и думают только о том, как бы скопить побольше денег. Господь бог послал мне жену – такую, что лучше и не сыскать, – но не сподобил меня радости быть отцом: детей у меня нет. Я никогда бы не осмелился, монсеньор, просить вас быть моим сыном, но если вам будет угодно почитать меня вашим верным слугой и разрешить мне помогать вам, когда это будет нужно, то знайте, что все мое состояние в сто тысяч экю – к вашим услугам.
Предложение это крайне обрадовало сеньора д'Аванна, ибо отец его действительно был скуп. И поблагодарив богатого ^ дворянина, он в знак уважения назвал его отцом. [333] С этой поры богатый дворянин проникся такой любовью сеньору д'Аванну, что и утром, и вечером спрашивал, не нужно ли ему что-нибудь. И он не скрывал от жены своих отеческих чувств к молодому сеньору и желал чем-нибудь ему услужить, за что тот полюбил его вдвойне. С этого времени сеньору д'Аванну не было ни в чем отказа. Он часто приходил в дом к своему названому отцу, где его всегда хорошо угощали. И если хозяина не бывало дома, его столь же приветливо принимала хозяйка. К тому же она всегда так мудро его наставляла, уговаривая жить благоразумно и скромно, что он любил ее и чтил больше всех дам на свете. Она же, будучи женщиной крайне благочестивой, довольствовалась тем, что видит его и говорит с ним, чем всегда довольствуется любовь, если она высока и чиста. Словом, она ни разу не давала ему повода усомниться в том, что любит его только как брата. Эта скрытая дружба давала сеньору д'Аванну возможность жить на широкую ногу и ни в чем не нуждаться. И так он достиг возраста семнадцати лет и стал интересоваться женщинами больше, чем прежде. И несмотря на то, что он во всем готов был отдать предпочтение своей доброй советнице, он боялся, что, открыв ей сердце, может потерять ее дружбу, и поэтому молчал и искал удовольствий на стороне. И он принялся ухаживать за одной молодой дамой из окрестностей Памплоны, у которой был в городе свой дом; дама эта была замужем за одним молодым дворянином, больше всего на свете любившим собак, лошадей и птиц. И вот влюбленный в нее принц стал устраивать всевозможные развлечения, турниры, скачки, единоборства, костюмированные балы и прочие игры, на которых он имел возможность встречаться с ней. Но муж ее был до безумия ревнив, а отец и мать, зная что она красива и легкомысленна, с особенным усердием оберегали ее честь и старались не отпускать от себя. Таким образом, сеньор д'Аванн мог только, встретив ее на балу, обменяться с ней несколькими словами. Он, правда, очень скоро убедился, что она отвечает ему взаимностью, и очень огорчился тем, что им негде было встречаться наедине. Тогда он пошел к своему названому отцу и сказал ему, что собирается
