попросили немедленно прислать нам в помощь танки. Из штаба дивизии пришел ответ: танков в распоряжении нет, тем более для обороны; уничтожить вражеские танки в рукопашном бою; позицию удержать любой ценой. А между тем на весь батальон оставались всего несколько штук фаустпатронов. Но судьба вновь оказалась к нам благосклонна: примерно в 200 метрах впереди русские решили повернуть, и вскоре их машины скрылись из виду, растаяв в дымке зимнего дня.
Такая же история повторилась и на следующий день, когда в низине у наших позиций сосредоточились для атаки несколько танков Т-34. На сей раз наша радиограмма в штаб дивизии возымела успех. Довольно скоро к нам прибыло штурмовое орудие с боеприпасами. Командиром машины был гауптман Кениг, эту фамилию мне уже не забыть. И в этот же самый момент русские танки атаковали нас. Им предстояло перевалить гребень высоты. Именно этим и решил воспользоваться командир нашего штурмового орудия, то есть с возвышенного места огневой позиции взять на прицел русские танки. Оттуда гауптман Кениг подбил восемь танков Т-34; только это отрезвило русских, и они прекратили атаку. Безумная танковая дуэль — а мы, пехотинцы, угодили как раз между ними — обернулась убитыми и ранеными. Одному фельдфебелю осколок снаряда попал в сонную артерию, товарищи тщетно пытались зажать ее, но фельдфебель все равно умер. Гауптмана Кенига впоследствии в упор расстреляли появившиеся неизвестно откуда русские, когда он на мотоцикле ехал по дороге. Мы вновь и вновь, про себя, проклинали эту подлую войну, каждая новая жертва казалась нам бессмысленнее предыдущей.
Судьба уготовила нам новое испытание: иссякло питание нашей переносной радиостанции, а о запасных батарейках нечего было и думать, нетрудно понять, что полевыми телефонами мы на марше не располагали. Оставалась только пешая связь, посылать связных в полк. Мы продолжали с боями отступать в направлении Эстонии. Каждая рота, численностью 25–30 бойцов, занимала по пути участок леса и большой крестьянский хутор на несколько домов. Между отдельными ротами связи больше не существовало. И в такой неясной обстановке справа из леса просочилась русская пехота, грозившая изолировать нашу 1-ю роту. Путь в расположение 1-й роты уже простреливался противником. Я получил приказ от гауптмана Малиновски передать 1-й роте приказ отходить. Короткими перебежками, прячась за деревьями, я должен был пробиться сквозь кольцо окружения русских. Но скоро выбившись из сил, я решил просто выйти на дорогу, по ней передвигаться было проще и удобнее, к тому же мне уже было все равно, что со мной будет. А думал я только об одном — как выполнить приказ. И вот до 1-й роты оставалось не более 750 метров. Неожиданно раздался хорошо знакомый гул двигателей, и из тумана показалась колонна русских танков. Сердце у меня екнуло, а потом я, машинально пригнувшись, отскочил в придорожный кювет и зарылся в глубокий снег. Мимо проносились русские танки с сидящими на них пехотинцами в белых маскхалатах. Я из своего укрытия в снегу насчитал не менее 8 танков Т-34 и две небольшие танкетки, они направлялись явно к КП нашего батальона и к крестьянскому подворью. Обстановка менялась на глазах, и я уже не мог сказать с определенностью, поспеет ли на выручку нашим моторизированная пехота и вообще, был ли сейчас смысл тащиться в 1-ю роту. Но, подумав о своих товарищах, все же решил идти — им во что бы то ни стало нужно было передать приказ об отходе. В конце концов я прибыл в расположение 1-й роты и передал приказ лично ее командиру, обязанности которого исполнял фельдфебель.
Уже смеркалось, когда я отправился обратно. Едва я приблизился к охваченным огнем домам, где располагался КП батальона, на меня как снег на голову обрушился огонь из 2 -см орудия. Едва не задев меня, трассирующие снаряды просвистели мимо. Упав в снег, я заорал во всю глотку: «Не стрелять, я — свой!» Секунду или две спустя я все же решился подняться, стрельба прекратилась, но это еще ни о чем не говорило, могли стрелять и русские. Приблизившись к орудию, я различил немецкие каски полевой дивизии люфтваффе, у нас в батальоне еще пребывали ее остатки. Струсив, эти ребята открыли огонь по одному-единственному человеку, не удосужившись даже разглядеть толком, кто он — свой или враг.
Меня распирало от гордости, когда я рапортовал гауптману Малиновски: «Ваше приказание выполнено. 1-й роте передано отходить». «Благодарю за исполнительность», — уважительно ответил командир. И в тот же миг мимо нас промчалась та же самая танковая колонна русских, которую я уже видел, но уже без пехотинцев на броне. В отсвете пламени пожара мы разрядили в них несколько фаустпатронов, однако промахнулись — слишком уж быстро они неслись.
На другой день линия фронта сдвинулась на запад и проходила уже через деревни Черново — Педлино (образцовое хозяйство) до Тойворово, где наш батальон под открытым небом, в мороз и ветер под огнем противника стал готовиться к обороне. Здесь нашему подразделению было придано 2 танка «тигр», чтобы было чем сдерживать русских — эти двое «тигров» вполне могли тормознуть танковую атаку противника. Если речь заходила о танковом единоборстве, «тигр», располагавший крупнокалиберным орудием, намного превосходил русскую «тридцатьчетверку» по огневой мощи. Но, увы, у нас было слишком мало этих мощных танков.
25 января 1944 года, где-то около полудня, я, доставляя донесение, попал под обстрел русских пехотинцев из близлежащего леса. Стало быть, русские в очередной раз едва не опередили нас. Вскоре начался минометный обстрел. Маленький осколок мины попал мне в нижнюю челюсть слева, и я увидел, как кровь хлынула на белый маскхалат. Я лежал в снегу, и осколок, угодив в глубокий снег, утратил первоначальную скорость, что меня и спасло. Я тут же помчался к своим, к унтер-офицеру вместе с еще двумя бойцами засевшими в снежной крепости у стены дома. Упав перед ними на колени, я успел сдвинуть на затылок каску и произнести: «Каппо, можешь мне…» И тут все и случилось. Рядом разорвался снаряд, и я без чувств свалился в снег.
Очнувшись, я сообразил, что, скособочившись, лежу на спине. Правое плечо страшно болело, я ощущал жар, а из рукава сочилась кровь. На мгновение промелькнула мысль: «Все, и до тебя добрались!» Попытался пошевелить ногами, вроде все нормально, работают. Это меня чуть успокоило. Одной рукой я расстегнул ремень со всем, что на нем висело. Мои товарищи без движения лежали тут же, почерневшие, словно по ним из огнемета пальнули. Засевший в лесу противник вовсю палил по нам из винтовок. Сейчас самым главным было отыскать перевязочный пункт полка, и поскорее. Я знал, где он находится, потому что не раз проходил мимо, доставляя донесения. Дорога туда не простреливалась противником. Но, чтобы выйти из зоны обстрела русских, мне предстояло преодолеть еще несколько метров заснеженного косогора. Напрягая последние силы, я вскочил и зигзагами побежал наверх. Рядом свистели пули, но они меня, к счастью, не задели. Чувствуя себя как загнанный зверь, я все же добрался до КП полка, расположившегося в небольшом крестьянском доме. И тут же напротив развевался флаг с Красным Крестом — перевязочный пункт, оборудованный в вытянутом в длину сарае. На бегу я потерял много крови, и санитары сразу же потащили куда-то внутрь сарая, где уже лежали несколько человек тяжелораненых, легкораненые ожидали отправки, сидя у стены. С меня стянули толстую стеганую куртку, потом френч и разрезали рукав нательной рубахи. Один из санитаров наложил мне тугую кровоостанавливающую повязку. Рану на подбородке залепили большим пластырем. Санитары уже закончили перевязку, как снаружи вдруг раздался гул танковых двигателей и лязг гусениц. Тут послышались крики, выстрелы, где-то поблизости рвануло! Потом произошло невероятное: один русский танк открыл огонь из орудия по нашему перевязочному пункту, снаряд прошил тонкие дощатые стенки и вышел наружу, но, к счастью, не взорвался. Началась страшная паника, на улице вовсю стреляли, а я так и продолжал стоять полуодетый — в штанах и нательной рубахе. Не раздумывая долго, я решил спасаться — желания оказаться в плену у русских не было никакого. Подхватив здоровой рукой френч, я бросился в дальний угол сарая, где находилось распахнутое окно, и через него выскочил наружу прямо в снег чуть ли не по пояс. На ходу кое-как запахивая френч, я побежал в глубь леса, где смог наконец перевести дух, собраться с мыслями и определить, где проходит наш путь отступления. И я его нашел! Разглядев на снегу черные круги, я понял, что это следы обстрела, стало быть, именно здесь мы и отступали. Время от времени завывали мины, приходилось шлепаться в снег. Мне повезло, в тот день стоял лишь легкий морозец.
Я шел безо всякой конкретной цели, в полном одиночестве по нашей трассе отхода, и вдруг справа в лесу послышался гул мотора. Спрятавшись за толстым стволом дерева, я выжидал, что же сейчас будет. Слава богу, не русские танки. Из лесной просеки, переваливаясь с боку на бок, выкатился грузовик; сердце от волнения забилось, когда я узнал немецких солдат, это были артиллеристы, они оставляли позицию. Артиллеристы прихватили и меня с собой, и я впервые в жизни понял, что чувствуешь, когда спасен. Скоро совсем стемнело. Я уже стал потихоньку замерзать, когда меня высадили у крупного пункта медицинской помощи. По лицам санитаров я понял, как они издерганы, и уже ожидал, что
