именно СССР перешел к «советизации» восточноевропейских стран), думается, резонно поставить вопрос так: могли ли вообще западные державы ожидать, что Советский Союз, чьи войска оказались в этих странах в силу изложенных выше обстоятельств, станет действовать как-то иначе? Разве, скажем, США повели себя не так же в тех странах, где оказались их войска? Хорошо известно, например, что послевоенная конституция Японии 1946 года писалась отнюдь не самими японцами, а в штабе генерала Макартура. Там группе американских офицеров было предписано стать на время «томасами джефферсонами» и в трехнедельный срок, ко дню рождения Джорджа Вашингтона (22 февраля), составить японскую конституцию. Затем она была передана министру иностранных дел и другим деятелям послевоенного японского правительства. Робкие попытки японцев выразить неудовольствие таким образом действий были решительно пресечены генералом Макартуром. 5 марта 1946 года он заявил о «чувстве удовлетворения, которое испытывает, провозглашая решение императора и правительства Японии предоставить японскому народу новую и просвещенную конституцию». Так что, как видим, методы, использовавшиеся Соединенными Штатами, не отличались в лучшую сторону от тех, которыми стал с определенного момента оперировать Сталин в Восточной Европе.
Таким образом, если даже, повторяю, исходить из официальной западной версии непосредственных причин и времени возникновения «холодной войны», то при объективном историческом подходе к рассмотрению этой версии оказывается, что политика самих западных держав в предвоенный период и в ходе войны во многом предопределила происшедшее после ее окончания. Следовательно, и при этой версии на западных державах лежит если не вся, то добрая половина ответственности за возникновение «холодной войны».
Между тем изложенная выше официальная версия начала «холодной войны» разделяется далеко не всеми даже на Западе. Ряд западных исследователей склонны, например считать, что первым актом «холодной войны» явилось применение Соединенными Штатами атомных бомб против Японии, имея в виду, что этот шаг был продиктован не военной необходимостью, а желанием продемонстрировать Советскому Союзу и всему миру свою преобладающую военную мощь и сделать тем самым заявку на неоспоримую решающую роль США в мировых делах после Второй мировой войны. Так, один из ведущих английских специалистов в области атомной энергии профессор П. Блэкетт, отметив отсутствие военной целесообразности в атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки, писал в 1949 году, что «сбрасывание атомных бомб явилось не столько последним актом Второй мировой войны, сколько первой большой операцией холодной дипломатической войны с Россией».
То, что реальной необходимости в применении атомных бомб для победы над Японией не было, явствует и из выводов, сделанных вскоре после окончания войны группой американских правительственных специалистов во главе с Полом Нитце. В подготовленном этой группой секретном обзоре говорилось: «По мнению составителей обзора, Япония капитулировала бы определенно до 31 декабря 1945 года, а по всей вероятности — до 1 ноября 1945 года, даже если бы атомные бомбы не были сброшены».
Поэтому мнение Блэкетта о том, что атомные бомбардировки Японии были первой большой операцией в «холодной войне» представляется справедливым. Но это не означает, что они были самым первым шагом в этой новой войне. В противном случае их тоже можно было бы представить как уже ответную акцию, вызванную «нехорошим поведением» Советского Союза в Европе, то есть она вписывалась бы в официальную западную версию возникновения «холодной войны» исключительно по вине Советского Союза. Именно так рассуждал бывший государственный секретарь США Джеймс Бирнс, когда в 1957 году писал, что применение атомных бомб против Японии было необходимо для того, чтобы «сделать Россию более сговорчивой в Европе».
Факты, однако, говорят о том, что в действительности первые «выстрелы» в «холодной войне» были сделаны еще раньше, практически сразу после смерти Франклина Рузвельта 12 апреля 1945 года.
Памятуя, что история не признает сослагательного наклонения, конечно, нельзя с полной уверенностью утверждать, что, не умри Рузвельт в столь ответственный для послевоенного развития момент и останься он на посту президента США до окончания своего четвертого срока в январе 1949 года, «холодная война» не возникла бы вовсе. И тем не менее с точки зрения выяснения того, когда и как она началась, думается, имеет существенное значение то, какими виделись послевоенные отношения между США и СССР Рузвельту и какой линии он намеревался придерживаться в этом вопросе.
Прежде всего, о том, что нам известно об этом со слов самого Рузвельта. В разгар Второй мировой войны, принимая 4 октября 1943 года верительные грамоты у нового советского посла Громыко, Рузвельт в ответном слове выразил уверенность в том, что «единство цели, объединяющее наши народы и страны в войне, превратится в тесное и прочное сотрудничество вместе с другими одинаково мыслящими странами в деле создания справедливого мира». В последовавшей затем беседе с советским послом президент особо подчеркнул, что считает поддержание и развитие дружественных отношений между США и СССР абсолютно необходимыми и соответствующими интересам обеих стран. Вслед за этим, вскоре после состоявшейся в ноябре 1943 года в Тегеране встречи руководителей СССР, США и Великобритании, Рузвельт в послании Сталину от 4 декабря писал: «Я считаю, что конференция была весьма успешной, и я уверен, что она является историческим событием, подтверждающим нашу способность не только совместно вести войну, но также работать для дела грядущего мира в полнейшем согласии».
Но, может быть, подобные высказывания Рузвельта, обращенные непосредственно к советским руководителям, диктовались тактическими соображениями и не отражали его действительных взглядов? О том, что Рузвельт был искренен, свидетельствуют, в частности, сохранившиеся не предназначавшиеся для чужих глаз личные заметки президента, датированные 8 марта 1944 года: «Начиная с последней встречи в Тегеране мы работаем в действительно хорошей кооперации с русскими. И я считаю, что русские вполне дружественны; они не пытаются поглотить всю остальную Европу или мир».
Имеются и другие авторитетные свидетельства искренней уверенности Рузвельта в необходимости и возможности поддержания дружественных отношений между США и СССР после окончания войны. Так, его ближайший сподвижник Гарри Гопкинс говорил после Ялтинской конференции составителю речей президента Р. Шервуду: «Русские доказали, что они могут быть разумными и дальновидными, и ни у президента, ни у кого-либо из нас не было ни малейшего сомнения в том, что мы можем жить в мире с ними и сотрудничать так долго, как только можно себе представить». То, что Рузвельт мыслил при этом категориями неопределенно длительной перспективы, подтверждает и другой хорошо знавший его человек — заместитель государственного секретаря США в годы войны Самнэр Уэллес. По его словам, Рузвельт «считал необходимым, чтобы оба правительства (США и СССР) осознали, что в области международных отношений взятые ими курсы могут всегда быть параллельными, а не антагонистическими». Из свидетельств того же Уэллеса видно, что Рузвельт руководствовался при этом не просто благородной, но абстрактной мыслью о «вечном мире», а интересами безопасности Соединенных Штатов, ибо он «понимал, что любая сторона (США или СССР) сможет обеспечить свою безопасность, только сотрудничая с другой стороной».
Иногда, правда, приходилось встречаться с такими суждениями некоторых американских историков, что не следует, мол, полностью полагаться на подобные свидетельства таких деятелей, как Гопкинс и Уэллес, так как они, будучи сами сторонниками послевоенного сотрудничества с Советским Союзом, могли в воспоминаниях вкладывать в уста Рузвельта во многом свои собственные мысли. Но вот свидетельство Р. Мэрфи — деятеля совсем иной политической окраски, никогда не питавшего симпатий к СССР. Вспоминая о наказах, которые ему давал незадолго до смерти Рузвельт при назначении его политическим советником американской военной администрации в Германии, Мэрфи писал: «Он требовал от меня помнить, что нашей первостепенной послевоенной целью будет советско-американское сотрудничество, без которого сохранить мир во всем мире было бы невозможно, и что Германия будет подходящей базой для такого сотрудничества».
Известно и то, что Рузвельт не ограничивался общими высказываниями насчет важности советско- американского сотрудничества после войны, но много внимания уделял разработке планов создания совместными с СССР усилиями эффективной международной организации, в рамках которой практически осуществлялось бы такое сотрудничество. Уэллес писал: «Он заявил мне: «У нас не будет сильной международной организации до тех пор, пока мы не сможем найти путь, посредством которого Советский Союз и Соединенные Штаты сотрудничали бы вместе для укрепления этой организации в течение многих
