Кто такой Эдгар Кейси?
Эдгар Кейси «спящий» был диагностом заболеваний. В период своей жизни (1877-1945) он помогал тысячам людей излечиваться от болезней, начиная от нарывов, и заканчивая умопомешательством. Многие считают, что он либо спас им жизнь, либо в корне изменил ее, когда казалось, что уже все потеряно. Он до сих пор помогает людям своими советами, содержащимися более чем в 14000 текстах «считываний», которыми располагает Исследовательско-просветительская ассоциация (ИПА).
Многие книги, такие как There is a River, Many Mansions и The Sleeping Prophet, рассказывают его историю. «Спящий» Кейси хорошо известен по этим книгам. Как его сын, я буду рассказывать об Эдгаре Кейси бодрствующем.
Временами (внешне) он казался вполне обычным человеком. Он обожал ловить окуней в прудах Кентукки и рыбачить у берегов Флориды. Ему нравились игры: шашки, боулинг, крокет, гольф (хотя, если говорить о гольфе, то он был самым плохим из всех известных мне игроков).
Как человек, он умел многое.
Занимаясь фотографией, он не только делал снимки, но и проявлял пленки, печатал фотографии, вклеивал их в альбом и вставлял в рамки. Мама помогала ему ретушировать некоторые из ранних снимков. Родители привозили к нему своих детей со всей Алабамы, и он, в конце концов, стал известен как хороший детский фотограф. Его фотография цветущего хлопчатника завоевала много призов.
Где бы мы ни жили, у моего отца всегда была своя мастерская. Он мог починить, что угодно. Он был хорошим плотником. Когда мы достаточно подросли, он обучил меня и моего брата пользоваться инструментами (тогда это для нас было достижением). Семья постоянно производила какие-то изменения или достройку в доме: покраска, бетонирование, обшивка и штукатурка. Как вы знаете, отец вырос на ферме и никогда полностью не забывал те навыки, которые он там приобрел. Он гордился своими садами — многообразием деревьев в нашем дворе и ягодными кустами, которые он разводил, проявляя по отношению к ним удивительную заботу.
Он также делал консервы, желе и вина, часто в больших количествах. Во время «сухого закона» его преследовали не как медиума, но как потенциального самогонщика, поскольку он покупал в больших количествах сахар. Иногда мама ездила в Хопкинсвиль, чтобы навестить родню и наполнить кладовую персиками в бренди, желе, инжиром и бочками вин. За всю свою жизнь он раздарил тысячи банок консервов.
Когда мы росли, родители любили, когда мы с братом приглашали в наш дом друзей. У мамы всегда было чем их угостить, а отец легко находил общий язык с людьми всех возрастов. После нашего переезда в Вирджинию-Бич он поддерживал мое участие в деятельности местного отряда бойскаутов.
Мы построили скаутскую хижину на Линкхорн-Бэй, на территории, которая в то время была незастроенной и покрытой лесами. Отец одного из скаутов пробурил колодец, но, к сожалению, вода в нем оказалась солоноватой. Когда я сказал об этом отцу, он настоял на том, чтобы мы пошли туда. По дороге он срезал персиковую ветвь, напоминающую по форме букву «Y». Направляясь к хижине, он держал «Y» перед собой и ходил вперед-назад, пока «указатель» не отклонился вниз. В конце концов, он воткнул кол и сказал мне, что здесь, на глубине тридцати двух с половиной футов, мы найдем хорошую воду. Очевидно, отец обладал еще и даром лозоискательства.
В хорошую погоду он каждый день некоторое время проводил за рыбалкой на небольшом озере позади дома. Он соорудил себе пирс, уходящий в глубь озера, и на краю его установил удобное сидение. В просмоленный ящик, наполненный землей, он посадил небольшую иву и привязал к нему веревку, чтобы в жаркие дни можно было подтягивать к себе это плавучее дерево, создающее тень.
Когда мы с братом росли, у нас было много домашних животных, в чем папа с мамой поддерживали нас. У нас были собаки — целая свора (отец всех их любил), а также кролики, канарейки, золотая рыбка и попугай. Попугай любил садиться отцу на плечо и нежно поклевывать его ухо. Мы все видели, как этот попугай своим мощным клювом раскрошил графитовый карандаш, и поэтому не без ужаса наблюдали происходящее. Несмотря на этот «мощный клюв», «он» впоследствии свил из клочков газет гнездо, отложил яйца и стал «наседкой».
Отец был великим рассказчиком. Особенно мы с братом любили его истории о свирепой овчарке, которая была у него на ферме в Хопкинсвилле, Кентукки. Как он утверждал, эта овчарка однажды задрала насмерть нескольких собак, которые пытались напасть на хозяйских овец.
В нашей семье зачастую возникали проблемы с деньгами. Их было либо слишком мало (в течение длительных периодов), либо слишком много (в течение коротких периодов). Иногда отец тратил деньги так, будто их запас был неистощим. Затем он мучился по поводу содеянного. Для своей бурной заготовочной деятельности он покупал банки, фрукты и сахар, и иногда оказывалось так, что из еды у нас оставались лишь консервы и хлеб. Если ему случалось сделать большую закупку, то наш кошелек на некоторое время оказывался пуст. В то же время, отец был щедр в отношении своего времени и своих денег, и проявлял щедрость к семье, друзьям и людям, с которыми он работал.
Кроме того, у отца был вспыльчивый характер, над которым он пытался работать всю жизнь. В проявлении эмоций его обуревали крайности: он бывал то чересчур счастливым, то мрачным, как туча, то слишком разговорчивым, то подозрительно молчаливым, то полным оптимистом, то законченным пессимистом. Зачастую он бывал унылым и сентиментальным. Когда он смеялся, мир вокруг становился светлым и беззаботным; когда он хмурил брови, все вокруг становилось серым и мрачным. Он доверял каждому, и часто друзья сбивали его с толку. Он легко прощал другим, а к себе относился сурово.
Мой отец излучал заботу и любовь. Эта позиция прослеживалась в его желании помогать людям посредством считываний, в его доброте к детям, в его внимании к слугам. Его терпение по отношению к молодым людям играло важную роль в успешной работе с группами. Когда он путешествовал, он быстро находил общий язык с каждым, кого встречал. Насколько я помню, отец никогда не раздражался на горничных и официантов. К нему тянулись самые разные люди.
На протяжении своей жизни отец занимался самой разнообразной церковной деятельностью: в возрасте десяти лет он служил сторожем в деревенской церквушке, позднее стал учителем воскресной школы, затем главой Общества усердных христиан, дьяконом и, наконец, возглавил курсы для взрослых по изучению Библии. В Хопкинсвилле, Луисвилле Боулинг-Грин и Сельме он помогал членам церкви в их работе с заключенными. Он лично раздавал Библии заключенным. Он пользовался большой популярностью как учитель воскресной школы. Одно время его класс в Сельме был самым большим во всей Алабаме. В те годы он был членом общества «Ученики Христа». Когда мы переехали в Вирджинию-Бич, мы присоединились к пресвитерианской церкви.
Насколько я помню, Эдгар Кейси читал Библию каждый день. Я также помню его постоянство в молитве, его погруженность в нее. Можно поистине сказать, что он молился «беспрестанно». Я думаю, что именно через молитву к нему постепенно пришло озарение, положившее начало более сложным переживаниям, которые пришли к нему позднее и послужили настройкой на Безграничную Щедрость, проявляемую им в служении.
Помню, что для меня, как для сына Эдгара Кейси, детские годы были постоянным приключением. Еще маленьким мальчиком я начал сознавать, что никогда не смогу обмануть своего отца, никогда не смогу солгать ему ни в чем.
Однажды, когда мы еще жили в Сельме (Алабама), я ослушался отца, и отправился с друзьями купаться нагишом. Когда я пришел домой, он остановил меня на лестничной площадке и озабоченно спросил: «Где ты был?». Я солгал.
Он нахмурился, недоверчиво посмотрел на меня, а затем рассказал мне все в точности про то, где я был: он рассказал о новом месте, которое мы в тот день нашли, обо всем, что я там делал, и даже о том, как один мальчик поранил ногу и ковылял домой, истекая кровью.
Это обстоятельство напугало меня чуть не до смерти.
Еще был случай, когда я попытался уговорить папу поиграть с нами в бридж. Я поймал его сразу после ленча: он пришел, чтобы несколько минут отдохнуть. Я сидел за столом для игры в бридж, разложив карты на четырех игроков:
— Отец, почему ты не любишь играть в бридж? — спросил я его. — Ведь ты играешь во все другие игры, только не в бридж? — и он ответил:
