Файолон церемонно поклонился.
«А у него явно вырабатываются утонченные манеры придворного, — осуждающе подумала Майкайла. — Ну конечно, он-то проводит все свое время при дворе. Это я вынуждена торчать всю жизнь в этом медвежьем углу, запертая в каменной башне посреди гор».
Она стояла в дверях и бросала хмурые взгляды на Файолона, пустившегося в светскую беседу с Харамис. Он осмотрительно выбирал темы, подходящие для обсуждения в разговоре с пожилой дамой, от которой трудно ожидать, чтобы она была в курсе последних событий. «Это было бы просто чудовищно, если бы не было так трогательно», — думала Майкайла, слушая, как Файолон уверяет старуху в том, что родители его чувствуют себя прекрасно. Видно, Харамис и впрямь весьма смутно представляет, с кем говорит. Иначе она непременно вспомнила бы, что мать этого юноши умерла во время родов, а о личности отца никому не известно. «Что ж, может, его батюшка и действительно чувствует себя прекрасно, — пришло в голову Майкайле. — По крайней мере, этому у нас нет никаких опровержений».
Харамис быстро утомилась. Сказав Майкайле, чтобы та велела экономке приготовить комнату для своего брата, она попросила оставить ее одну.
Девушка повела Файолона в свою комнату, чтобы переговорить наедине. Они уселись в кресла перед маленьким столиком возле камина и обменялись тревожными взглядами.
— У нее и вправду не все дома, — вздохнула она.
— Боюсь, что тут ты права, — согласился Файолон. — Когда я успел стать твоим братом?
— Не иначе как в тот день, когда Харамис решила, что тебе лучше было бы быть для меня именно братом. — Майкайла помрачнела. — Бывают дни, когда я по-настоящему ненавижу ее. Она думает об окружающих вещах так, как ей хочется о них думать, и требует, чтобы все с нею соглашались. И ведь заметь, все именно так и делают. Если б она сказала, что небо зеленое, то и Узун, и вся прислуга начали бы дружно заверять, что оно никогда и не бывало другого цвета.
Она вечно рассказывает одни и те же длинные истории из собственного детства, — продолжала жаловаться вконец измученная Майкайла. — Поначалу они были мне даже интересны, но после двадцатого раза меня от этих рассказов просто начинало трясти.
— Она забывает о том, что уже говорила? — спросил Файолон.
Майкайла кивнула:
— Она мне напоминает теперь тот музыкальный ящичек, что был у нас в Цитадели, — самый первый из них. Мы еще были совсем детьми, помнишь? Он вечно играл одну и ту же ноту, если переворачивать его на ту же самую сторону. Судя по всему, мозг Харамис функционирует по какой-то схожей системе. Стоит мне только услышать первые два-три предложения — и всю дальнейшую речь я уже могу слово в слово, с той же интонацией пересказать сама. В конце концов мне становится до того невмоготу, что хочется кричать!
Помнишь ту башню в Цитадели, где мы так часто играли? Там можно было проводить целые часы, и никто нам не мешал, а здесь, стоит мне только отлучиться на полчаса как она посылает Энью меня разыскивать. Она не желает чтобы у меня была минута свободного времени. Она не хочет, чтобы я где- нибудь находилась без ее ведома. Она, похоже, даже не хочет, чтобы я о чем-нибудь думала без спросу… Все это слишком утомительно и по-настоящему раздражает. У меня такое впечатление, будто она пытается стереть мою личность и заменить своей собственной, вселить в мое тело собственный дух, чтобы ее душа управляла двумя людьми… Но у меня ведь есть своя душа, верно?
— Ну разумеется, есть, — заверил юноша. — Возможно, у тебя просто сдают нервы. Тебе хотя бы удается как следует высыпаться? И хватает ли тебе еды? Или тут опять такая неразбериха, что прислуга забывает подавать обед?
— Я могу перехватить каких-нибудь фруктов или еще чего-нибудь, если проголодаюсь, — сказала Майкайла. — А что касается сна, то я уже начинаю мечтать о том, чтобы не спать совсем: ночью меня мучают кошмары, а проснувшись, я вновь погружаюсь в эту жуткую реальность и вижу, что по-прежнему в ловушке, из которой мне не вырваться.
— А по-моему, ты здесь совсем не в ловушке, — заметил Файолон. — Ты ведь никогда не давала обещания тут оставаться.
— Но я же сижу тут взаперти уже много лет. — Майкайла посмотрела на него с недоумением. — Она просто похитила меня, притащила сюда и все эти годы «обучает», так ни разу не спросив, чего же хочется мне самой.
— Да, — согласился Файолон. — Она привезла тебя сюда, не спрашивая твоего мнения, но все это было много лет назад, и ты в любой момент могла бы отправиться домой, стоило только захотеть, — с тех самых пор, как научилась разговаривать с ламмергейерами, да и до этого, если бы решилась предпринять путешествие на фрониале через ледники и заснеженные перевалы. То есть на сегодняшний день то, что ты до сих пор остаешься здесь, — результат твоего собственного выбора, даже если выбор этот ты сделала неосознанно. Так что обдумай ситуацию и принимай решение.
— Ах вот как, у меня, оказывается, есть еще и выбор! — саркастически проговорила Майкайла. — Во имя Богов, Фаиолон, хоть ты-то не затевай подобных разговоров. Если ты мне друг — а мне действительно совершенно необходим друг, и ты самый близкий человек для меня, — то не становись на ее сторону вместе со всеми, очень тебя прошу. Мне это просто невыносимо; я больше не в состоянии жить в таких условиях.
— В каких же условиях ты хотела бы жить?
— Теперь я уже сама не знаю, — всхлипнула Майкайла. — У меня здесь просто голова идет кругом.
Только в одном я уверена: такая жизнь, как теперь, мне совершенно не нужна. Если бы это было не так, я бы не сделалась тут такой несчастной. — Она попыталась собраться с мыслями и понять, чего же ей действительно хочется. — Подозреваю, что мне нужно то же самое, что и всем: любимый муж, желательно ты, несколько детей, уютный домик в каком-нибудь приятном местечке, небольшой сад, друзья и подруги…
— У тебя есть Узун, — вставил Файолон.
— Я все же предпочла бы друзей чуть более подвижных, — вздохнула Майкайла. — Я не хочу сказать, что Узун чем-то плох, но чтобы полностью оценить его, как он того достоин, надо и впрямь не на шутку любить музыку… Лучшим из друзей для меня всегда был ты, а тебе не хуже, чем мне самой, известно, что стоило Харамис притащить нас сюда, как она сразу же постаралась отослать тебя куда-нибудь подальше. Она желает, чтобы я оставалась совершенно одинокой и полностью зависела от нее, и только от нее!
— Но, Майка, ты ведь можешь вызвать ламмергейера, верно? Даже если понадобится скрыться отсюда среди ночи. Красный Глаз всегда готов по первому же зову поднять тебя в небо и перенести через горные вершины и бездонные пропасти.
— Да, верно.
— Значит, было бы несправедливо утверждать, что у тебя нет выбора, — заметил Файолон. — Ты способна вызвать ламмергейера, улететь, куда только тебе самой захочется, и никогда больше не возвращаться. Следовательно, если ты все-таки остаешься здесь, то, по-моему, ты уже сделала выбор. Мне искренне жаль, что ты так несчастна, но наверняка у тебя есть веские причины здесь оставаться.
— Это может показаться бредом сумасшедшего, — нахмурилась девушка, — но у меня такое впечатление, что этого от меня хочет страна.
— Я тоже думаю, что дело именно в этом.
— С тех пор как болезнь свалила Харамис в последний раз, мне не перестает казаться, что я слышу какие-то крики и плач. Меня не на шутку волнует, иногда становится просто-напросто жутко, но я не знаю, что могла бы сделать, дабы исправить положение. У меня нет чувства земли — в той степени, что есть у тебя, — но главная беда в том, что, по-моему, Харамис уже тоже его лишилась.
— Этого я не знаю, — Файолон пожал плечами. — Чувство земли не из тех вещей, о которых можно судить, глядя со стороны. Конечно, если бы оно появилось у тебя, — он дотронулся кончиками пальцев до груди, прощупывая сквозь ткань свой шарик, — то я, разумеется, сразу об этом узнал бы, но что касается Харамис, тут остается только гадать.
Рука Майкайлы тоже потянулась к небольшому бугорку на ее груди, постоянно скрытому не менее чем двумя слоями ткани, — точной копии того шарика, что висит на шее Файолона. Свой шарик она всегда надевала прямо на голое тело; это была единственная вещь, сохранившаяся со времен, когда в жизни
