соответствии с тремя договорами о разделе Польши ее, словно лакомый пирог, разделили между Австрией, Россией и Пруссией, — Илья Костюшко был ярым националистом и мечтал любой ценой вернуть Польше независимость. В отличие от большинства соотечественников, бежавших в 1795 году, после окончательного уничтожения Королевства Польского государства, во Францию, под покровительство французского двора, Костюшко твердо верил, что спасение придет не от корсиканского тирана, а из той части Европы, что сохранила свободу. Костюшко не последовал за своим полком во Францию. Вместо этого встал на путь тайного сопротивления, который привел его сперва к Уэссексу, а там и в «Белую Башню». И вот уже пять лет этот человек был напарником и ближайшим другом Уэссекса.
Это была странная дружба двух весьма несхожих меж собою людей. Польша стала жертвой трех могучих государств, состоящих в союзе с Британией, а Франция, враг Британии, громко заявляла о спасении Польши. Несмотря на капризы судьбы, лишившей его титула и поместья, Костюшко держался настолько же весело и тепло, насколько холоден был Уэссекс, и настолько же непринужденно, насколько герцог был чопорен. Но в конечном итоге Костюшко, как и его компаньон, желал от жизни лишь одного: возможности участвовать в Игре теней и свергнуть тирана, перекроившего карту Европы даже более грубо, чем некогда это сделал царь Александр.
— Мой костюм, — произнес Уэссекс. — Как вам удалось…
— У нас есть свои маленькие хитрости, — бодро заявил Костюшко. — Но я готов поклясться, что если вы его наденете, вам будет гораздо легче наладить отношения с малышкой Роксбари и любимчиком Талейрана.
Уэссекс осторожно — у него уже не раз была возможность познакомиться со своеобразным чувством юмора своего друга — развернул сверток.
Внутри оказался золотистый шлем из папье-маше, с высоким гребнем и плюмажем из алых перьев, шелковый плащ такого же цвета, состоящая из двух частей кираса и еще несколько деталей из раскрашенного и позолоченного дерева и кожи, имитирующих доспехи.
— Превосходное укрытие для пары пистолетов — под обычным сюртуком и бриджами их бы ни за что не удалось спрятать, — подчеркнул Костюшко.
— Так, значит, я буду знатным римлянином? — насмешливо поинтересовался Уэссекс.
— Аве, Цезарь! — пробормотал Костюшко и отвесил низкий поклон. Уэссекс поспешно отскочил назад, уворачиваясь от крыльев, рассекших воздух, словно два оперенных лезвия гильотины. Крылья почти на ярд возвышались над головой Костюшко; при галопе свист ветра в перьях порождал жутковатую стонущую мелодию, что наводила ужас на врагов — по крайней мере, так ощущал Уэссекс.
— Хочется верить, что вам известно, как управляться с этими штуками, — заметил Уэссекс, выразительно глядя на орлиные крылья.
Костюшко ответил безмятежным взглядом бархатистых карих глаз.
— О, я вполне неплохо с ними управляюсь, — загадочным тоном произнес Костюшко. — Я даже берусь весь вечер прятаться в парке леди Роксбари — так, чтобы меня не изловили ее лесники.
— Будем надеяться, что тот, другой, тип будет не настолько удачлив, — отозвался Уэссекс.
«Я не допущу убийства в Мункойне!» На протяжении нескольких часов, последовавших после ее беседы с Уэссексом, решимость придавала Саре сил. Через час должен был начаться ужин — этот промежуток оставили специально, чтобы гости успели переодеться в маскарадные костюмы, — и в главном зале уже был накрыт стол на сорок пять персон. Дама Алекто вернулась после загадочной послеполуденной отлучки и заверила Сару, что сегодня вечером все пройдет как следует — и действительно, так оно и было.
Можно было подумать, что ожидания гостей подбодрили Сару: она непринужденно уселась во главе стола, словно давно уже привыкла к роли остроумной и властной маркизы.
Разговоры за столом вращались вокруг недавней помолвки принца Уэльского и датской принцессы Стефании-Юлианны: отец принца Джейми надеялся, что этот шаг положит конец нейтралитету Дании и лишит Бонапарта северного плацдарма, который можно было бы использовать для нападения на Англию и Шотландию.
— Если только мы ценим нашу независимость, нельзя позволять какой бы то ни было нации проводить столь массовые казни своих граждан — и тем более снимать голову со своего короля. И уж вовсе нельзя допускать, чтобы одна нация превращала всю Европу в собственную империю, вопреки всем природным границам и равновесию, обеспечивающему мир и свободу другим нациям и коронам, — произнес Виктор Сен-Лазар.
После откровений Уэссекса Сара устроила так, чтобы во время ужина Сен-Лазар сидел по правую руку от нее. И теперь она пользовалась удобным случаем, чтобы поближе присмотреться к этому человеку. Светловолосый изящный господин с голубыми глазами, Виктор Сен-Лазар говорил о мире и здравом смысле, пытаясь остановить кровавую бойню, что грозила ввергнуть Европу в пучину гибели.
— Кстати, сэр, а правда, что корсиканский тиран, как называют его некоторые, — атеист? — спросила дама, сидевшая справа от Сен-Лазара,
— Хуже, — отозвался Сен-Лазар. — Это человек, который убежден, что отмечен особой милостью Бога и является Его избранником, а потому никто не должен противоречить ему. В тех землях, что подпали под его власть, он изгоняет ведьм из их кругов и Волшебный народ с их холмов. На самом деле он полностью запретил занятия магическим искусством.
По залу прокатилась волна шепотков, в которых звучали одновременно испуг и недоверие, а одна женщина прикоснулась изящной ручкой к висящей на шее серебряной звезде, словно желая убедиться, что та все еще на месте. Но вскоре разговор принял иное направление: политика не вызывала большого интереса у присутствующих — возможно, за исключением одного лишь Сен-Лазара.
Сара с трудом сдерживалась, чтобы не предупредить Сен-Лазара или не начать вглядываться в лица гостей, выискивая среди них убийцу. Но она должна положиться на Уэссекса — или ей придется в одиночку прокладывать курс среди опасных вод и предательских отмелей того бескрайнего моря неведения, что грозило поглотить ее. А перед такой перспективой даже железная решимость Сары начинала сдавать. Что угодно, только не это! А Уэссекс был так уверен, что его план непременно сработает и что они, спрятавшись среди пирующих, загонят потерявшего бдительность убийцу, словно охотники — жирного оленя…
Теперь, когда она знала, что ей делать, пугающие голоса в памяти утихли — или, по крайней мере, их заглушили болтовня и смех окружающих, и потому Сара чувствовала себя прекрасно, когда, подав пример прочим дамам, встала из-за стола и направилась в туалетную комнату, дабы сменить изящное вечернее платье на более причудливый наряд.
Сара Канингхэм придирчиво изучила свое отражение в зеркале. Ее светло-русые волосы были уложены на затылке; прическу украшали перья и вплетенные в волосы нити жемчуга. Глаза молодой женщины были подкрашены, щеки нарумянены, и рядом в качестве последнего штриха уже лежала позолоченная маска, ярко разрисованная и украшенная бисером, в точности так, как дикари украшают свои наряды из выделанных оленьих шкур.
Костюм, в который собиралась переодеться маркиза, был сшит из тончайшей кожи; верхняя юбка по подолу и вдоль разрезов была отделана бахромой. Длинные узкие рукава были слегка присобраны на плечах, а пришитая на спине длинная шелковая бахрома создавала иллюзию плаща. Нижняя юбка, выглядывавшая из-под подола, была из красного шелка с золотой отделкой, а изящные замшевые туфельки украшала вышивка из разноцветного бисера. Довершала костюм муслиновая накидка, разрисованная дикарскими узорами и отделанная по краям беличьим мехом. Портниха, специально приехавшая из Лондона, чтобы окончательно подогнать костюм по фигуре сиятельной клиентки, заверила Сару, что она выглядит в точности как краснокожая индианка.
— В самом деле? — недоверчиво переспросила Сара, изучая раскрашенную вручную гравюру из «Собрания мод Аккермана», на которой были изображены костюмы коренных жителей Америки, удаленной английской колонии. Индейский вождь и его дама стояли с таким видом, словно собирались отправиться на прогулку в Грин-парк. Наряд дамы в точности совпадал с тем, что красовался сейчас на Саре.
В глубине души Сара подозревала, что с этим костюмом что-то неладно, но ей не в чем было упрекнуть мадам Франсину: костюм полностью соответствовал изображению на гравюре. Кроме того, знаменитая портниха была права: замшевое платье действительно смотрелось чрезвычайно эффектно.
