человечества давно миновал, поэтому надо готовиться не к тому, чтобы радостно встречать счастливое будущее, содействуя процветанию настоящего, а к мужественному, достойному человека, гордому приятию конца. Теперь эта проблема касается уже не каждого отдельного человека, перед которым она однажды неминуемо встанет в роковой верховный час перед его смертью, но всего человечества, обреченного на гибель.
Регресс человечества выражается в том, что люди уходят от природы. В новой книге Баратынский уносился мечтой в те времена, когда духовная жизнь была первобытно непосредственной, органичной и естественной, представляла единое целое с физической жизнью, когда материальное было духовным, а духовное – материальным. Дух и плоть в те баснословные времена пребывали в синкретическом состоянии. Тогда мир был юн и творчески способен к созиданию духовной красоты – главного своего богатства. Довольствуясь малыми материальными потребностями, человечество в избытке производило духовное и душевное богатство. Однако гармония чувства и разума, тела и души, человечества и природы распалась, и тогда исчезло творческое начало – атрибут и прерогатива природы. Творческое начало – это возможность производить духовные богатства. Тело (плоть) лишено творческой духовной производительности – им наделен дух. Однако дух, распавшийся с телом и поставленный ему в услужение, принимает извращенные и искаженные формы. Он может вести к расцвету положительных и полезных для тела знаний и наук, но не может производить самого главного – духовных ценностей и, следовательно, никак не приближает духовного расцвета человечества. Он не выполняет свою основную задачу – сделать человечество более нравственным, более гуманным и более совершенным. Он не преображает земную жизнь и не может внести в нее красоту. Напротив, односторонне направленный, он отдаляет человечество от истинного процветания. Значит то, что считается прогрессом, – расцвет наук, расширение торговли, – на самом деле с более широкой, философско-исторической точки зрения является регрессом и демонстрирует упадок духа. Свидетельство этому – исчезновение поэзии, искусств, красоты, в которых и воплощена могучая творческая духоподъемная сила человечества, влекущая его к совершенству. Наивные и недальновидные люди полагают, что прогресс заключается лишь в обилии материальных благ. Нет ничего страшного, утверждают они, в том, что поэзия и искусства угасают и умирают, это никак не сказывается на развитии человечества. Баратынский думал иначе. Он вопрошал: зачем нужна бездуховная и бессмысленная Вселенная? зачем живет тело, если умер дух? так ли уж безопасно презрительное отношение к красоте и к духовности?
«Приметы» (1839). Стихотворение вошло в книгу «Сумерки». В нем противопоставлены «ум» и «чувство» («…чувство презрев, он доверил уму…»), наука, знания, изыскания и откровение, непосредственное прозрение и насильственное познание. Изучение природы только тогда плодотворно и духовно оправдано, когда природа сама открывает свои тайны, когда она отвечает на любовь человека к ней любовью и дружелюбной заботой. Если же человек понуждает природу раскрыть ее «сердце» («пытает» ее – «Пока человек естества не пытал…»), то это не что иное, как «суета изысканий». Было бы неверно понять Баратынского так, будто он против науки, индустриального или, как теперь говорят, технического прогресса. Но поэт сомневается в том, что именно в материальном благополучии, а не в духовном и нравственном богатстве человечества состоит его истинная цель и что ради материальных ценностей нужно пренебречь ценностями духовными или забыть о них. Точно так же Баратынский против того, чтобы отдать предпочтение духу перед телом.
«Последний поэт» (1835). В стихотворении рассказывается о том, что человечество достигло царства разума и материального могущества: расцвели науки, «Носит понт торговли груз», будущее кажется блестящим и славным, но все это куплено ценой утраты высших духовных ценностей, причем не только поэзии, но и идеалов вообще:
«Тоска души» есть признак «дряхлеющего мира», заката человеческой, в основном городской, цивилизации, что вызвано потерей духовных ценностей и высоких идеалов. А утрата духовности означает неизбежную грядущую гибель человечества.
Следствием уничтоженного равновесия между человеком и природой стала гипертрофия разума. Она составляет, по мысли Баратынского, главную примету времени и главную опасность для человечества. Но с такой же непреклонностью Баратынский отвергал одностороннее преувеличение чувственности, чувства, повышенной мечтательности, превосходства тела над разумом или духа над плотью, ибо каждое отклонение от законов миропорядка ведет к катастрофе. Поэтому странно представлять Баратынского каким-то обскурантом, врагом науки, ненавистником промышленности, индустриального развития, как пишут об этом в некоторых работах, посвященных его творчеству, и в частности стихотворению «Последний поэт»[230].
Трагедия личности и человечества, согласно Баратынскому, коренится в самом человеке, и это надо мужественно принять. Тут бесполезно
«Недоносок» (1835). Стихотворение служит примером изначального, фатального трагизма человека. Недоносок – странное, фантастическое, гротескное существо, придуманное Баратынским для сравнения с положением человека во Вселенной. Если поэты либо возвеличивали человека, либо изображали его ничтожной тварью (ср. у Державина: «бог» и «червь»), то у Баратынского Недоносок является на свет заранее обреченным – он мертворожденный. Он летает между небом и землей, не в силах ни достигнуть Эмпирея, т. е. обитания ангелов и Бога, ни связать свою жизнь с землей. Он – всего лишь крылатый вздох. Он слаб и немощен («мал и плох»). Недоносок – своеобразная метафора человека, который, не в силах жить на земле, устремляется к небесам, но никогда не достигает заветного рая.
Трагедия неизбывна: Недоносок, помещенный на землю и лишенный бытия, умирает, потому что он стал смертным («Роковая скоротечность!»), но и вечность без существа, наделенного пусть даже слабым сознанием, стала еще более «бессмысленной» и ненужной.
С.Г. Бочаров в статье ««О бессмысленная вечность!» От «Недоноска» к «Идиоту»» полагает, что ни в пантеистический образ природы как одушевленного космоса, ни в образ природы как детерминированный космический миропорядок, «подчиненный неукоснительной механической закономерности и проникнутый сплошной «неволей» «Недоносок», «созданный в те же годы, не помещается»»[231]. На самом деле Недоносок целиком укладывается в «парадигму» детерминизма, потому что он находится во власти природы: сияет солнце, и недоносок «весело играет» с «животворными лучами», налетает ветер, и он трепещет под натиском бури. Но главное заключено в другом: оба «лика природы» у Баратынского вмещаются в одну общую «парадигму»: он мыслит мир одновременно и подчиненным, и свободным. Мировой порядок держится на «законе», согласно которому мир изначально противоречив и неразложим на пантеизм и детерминизм. Пантеизм держится на детерминизме, а детерминизм предполагает пантеизм. Можно сказать так: пантеизм у Баратынского детерминирован, а
