Лоси вдруг метнулись: сперва в одну сторону, потом в другую, замелькали за стволами сосен, росших в этом краю парка, и — разбежались поодиночке.
Горбоносой красавец с тяжелыми массивными рогами пытался скрыться в обратном направлении, но дорогу ему внезапно преградила ватага улюлюкающих подростков. Отпрянув, он подался назад. Преследователи были и там. Ему удалось прорвать кольцо окружения, но, выбежав на утоптанную площадку, он оказался совсем на виду, и повсюду были они, галдевшие, кричавшие, глазевшие на него. Они наступали на него, размахивали руками. В глазах его зажегся ужас.
Подругу он потерял. Теперь им руководил только страх, безмерный, всепожирающий страх, от которого все его сильное и прекрасное тело затряслось в мелком противном ознобе.
Почему взрослые не остановили детей, когда те кинулись гонять животных? Почему сами поддались тому же стихийному чувству, в основе которого лежало поведение пещерного жителя?!
Не чудесно ли, что огромный лесной бессловесный обитатель заходит в гости к человеку? Пусть бы так было и впредь.
Так нет!
Безусловно, не все включились в преследование зверей, в эту недостойную игру в пятнашки, которая для одних была развлечением от нечего делать, для других ставкой была жизнь. Кто-то даже пытался остановить, образумить. Но их не слушали.
Лось напоминал сейчас футбольный мяч, который перебрасывают от одного игрока к другому. Внезапно он остановился, тяжело раздувая крутые бока, покачнулся и рухнул. Агония продолжалась не больше минуты. То ли не выдержало сердце лесного богатыря, то ли его убил страх перед неизвестностью, ожидавшей со стороны двуногих существ, но — еще несколько конвульсивных движений, и он испустил последний вздох.
В это время в другом конце парка разыгрывалась другая сцена, точнее заключительный акт той же трагедии.
Лосиху загнали в болото на реке, и там она увязла. Чем больше она старалась отдалиться от людей, тем глубже уходили ее ноги в черную, липкую жижу-«няшу». Жижа охватывала ее с боков, поднялась до шеи, и вот уже только голова с выпученными, полными отчаяния, глазами осталась на поверхности...
Кто-то закричал:
— Веревки! Надо веревки!
Сбегали, притащили веревки. Потом приволокли здоровенную жердину, доски. Устроили подобие мостков. Лосиха тем временем угрузла еще сильнее. Она перестала биться. Лишь шумно дышала.
Свернутую петлей веревку набросили на нежную шею, потянули. Лосиха захрипела. Сейчас людьми владело доброе желание — спасти. Все жалели животное. Но так ли надо было делать!
— Ох, тяжела, — переговаривались люди.
— Полтонны будет...
Полузадушенную, наконец ее вытащили на сушу. Она не билась, не сопротивлялась. Сделала только несколько движений, хотела подняться, но тут же упала.
Как изменилась она за какие-то час-полтора!
Из шоколадно-бурой, лоснящейся, с более светлыми ногами и подбрюшьем, лосиха стала черной, мокрой и жалкой. Перемазана была даже морда. Грязь на кончиках ушей. Шерсть слиплась, вместо копыт будто подвесили безобразные кувалды.
В растерянности люди смотрели на дело рук своих.
Куда ее теперь?
Пригнали грузовик: решили отвезти в зоопарк. Зачем — в зоопарк? Не лучше ли было просто отпустить, оставить в покое? Она, быть может; полежала бы, отлежалась и ушла потихонечку. Но почему-то людям всегда приходят на ум в первую очередь необдуманные, сумасбродные решения, а уж потом — настоящие, полезные, которые и следует исполнять....
С большими усилиями погрузили лосиху в кузов. Она продолжала оставаться покорной, вся обмякнув и точно смирившись перед неизбежным. Смотрела жалобно, переводя взгляд с одного на другого, медленно шевелились веки с густо опушенными ресницами. У нее было выражение разумного существа.
— А может, не надо? — заикнулся было кто-то.
— В зоопарк, в зоопарк! — раздалось в ответ несколько авторитетных мужских голосов. — Куда же еще?
В зоопарк, так в зоопарк. Это казалось логичным. А как обращаться лосями, уж так ли они чувствительны (да и какие тут еще могут быть миндальничанья!), про то никто не знал. В кузов залезло несколько добровольцев-сопровождающих. Еще один поместился в кабине рядом с шофером. Борта закрыли. Поехали.
Далеко везти не пришлось. Проехали два квартала, заметили, что пленница закрыла глаза и не шевелится. Потрогали. Мертва.
Ведь лось не терпит насилия над собой...
Глупые, глупые звери! Они отвергли знакомство и ушли туда, откуда не возвращаются, так, вероятно, и не поняв, что их предназначение быть игрушкой в руках высшего творения природы, и они обязаны без сопротивления подчиняться ему...
АЛЕКСЕЙ КОРЮКОВ
ЛЕСОК
Это был иноходец вороной масти. Когда его впервые привезли в Зыньковский колхоз, он еще не знавал седла. Высокий, красивый жеребчик, с длинной изящной шеей и маленькой головкой, со звездочкой во лбу, он совсем не походил на местных рабочих лошадок, приземистых и неторопливых. Казалось, конь совершенно не имеет веса и сейчас сорвется и взлетит над землей. Появление его в колхозе вызвало небывалое оживление. Мальчишки, с утра толпившиеся у конного двора, не могли оторвать от него глаз, путались под ногами у мужиков, тоже с восхищением разглядывающих диковатого скакуна.
— Н-да-а, это тебе не наши клячи! Ему степь нужна, разобьется на наших лесных дорогах, — говорил один.
— Как он еще даст себя объездить?! Не одному башку сшибет, пока его оседлают, — сказал веско Евграфич, почесав цыганскую бороду. — Нашто уж я мастак объезжать их чертей, да и то страшно садиться на этого...
— Что, тебе, старому конокраду, коня дозволю!? — оборвал его конюх Василий Филиппыч, тоже считающий себя великим знатоком коней, так как еще при царе служил в драгунском полку. — Никому я,тебя не дам мучить, сам приучу и к седлу, и к сбруе, — гладил он,вздрагивающего коня по холке.
— Ну и свалишься с него, как куль бумажный! — уколол его в ответ Евграфич, и старики начали ругаться долго и запальчиво, под дружный смех окружающих.
— Дядя Вася, а как лошадку звать? — неожиданно спросил девятилетний Сашка Крупин. Смех сразу утих, все с интересом уставились на конюха.
— Да, скажи, Филиппыч, как его кличут? — переспросил кто-то из мужиков.
