Командору; Демагог однако же, перегибаясь вихлявым корпусом в нашу сторону и бегая глазками, начал шептать, что-де Командор, отбывая из столиц, давали клятвы ночевать исключительно под звёздами, ехать исключительно автостопом, пить из автопоилки и закусывать авторучками.
Тут открылась нам подлинная суть и глубина замыслов Командора, допустивших презренного реально материализоваться. Желали тем самым Командор непрестанно искушать нас в твёрдости духа нашего, преданности Им лично и пренебрежении трудностями похода, невзирая на искусительные к ропоту речи Демагога. К чести нашей, никто уже и в тот момент не внял оного речам, но даже и не изумился, что Командор не покарали искусителя. Непокарание это входило в Их мудрый план нашего непрерывного испытывания, невольным орудием коего и был жалкий Демагог, тщеславно мнивший себя самостоятельной личностью со свободой воли. Кто же из нас, вопрошу, может быть самостоятелен при Командоре? О, спесь человеческая! Кто может обладать свободою более, нежели в рамках, предумышленных Их Командорским - и вообще начальственным - планом?
О, жалкая человеческая спесь! Лишь немногим дано постигнуть, что свобода наша есть осознанная для нас начальниками необходимость, остальное же всё - фикция, мираж и измышления враждебной пропаганды.
КОМАНДОР НЕ ЗАХОЧЕТ – У ТУРИСТА НЕ ВСКОЧИТ
Шествуя к торговым рядам, поделился я своими прозрениями с Главкультом, который показался мне интеллигентнее прочих; выслушав меня, он откинул с потного, но высокого лба седеющие кудри и мечтательно процитировал неизвестного мне поэта: 'Живём в счастливейшее время: начальство бдит, оно на стреме, и тот, кого оно блюдёт, счастливей всех на свете тот...'
И хотя неизвестный, пробудил сей поэт во мне глубочайшее уважение.
На пустынной главной площади, куда мы вышли во главе с Командором, во всех направлениях простирались каменные шеренги торговых рядов, застывшие словно полки перед парадом. Мерный ритм колонн и взлетающие дуги арок рождали в безмолвии немое, но ощутимое движение, будто где-то в недрах этой глубокой тишины, в самом отдалении уже звучал оркестр, чеканящий властный ритм торжественного церемониального марша. Мы невольно втянули животы и расправили плечи; даже Демагог сделал попытку распрямить свою вечно сутулую спину; Командор же величественно простёрли длань, словно принимая незримый и неслышный сей парад, проходивший в пустынной ширине площади у ног Его. Жара звенела торжественно, как медь сводного оркестра, возглавлявшего шествие. Солнце застыло нимбом над головой Командора.
Потом всё дрогнуло и исчезло, и презренная проза ворвалась в уши, лязгая крючками на бортах грузовиков, рыча переполненными автобусами, грохоча ботинками по мостовой, свистя, завывая, улюлюкая, гремя, урча и прочее. Солнце сдвинулось и жирным клопом поползло по голубому атласному одеялу небосвода. И узрели мы вокруг людей, куда-то спешивших, вотще тративших свои крохотные жизни на суету сует и всяческую суету.
Всё ещё храня в душе воспоминание о том безмолвном параде, зрителями коего нам довелось быть, молча проследовали мы по проспекту Мира к зданию картинной галереи, где обозрели сокровища искусства в приложении к экскурсоводу. В числе сокровищ имелись Рерих, Кустодиев, Штеренберг и изображенная кем-то вся в рыжем буйстве осеннего заката Северная Двина.
Не упоминаю о виденном также памятнике Сусанину, ибо сделанный из камня под дерево, он не производил никакого впечатления рядом с живым Командором. Не говоря уже о подозрительности наличия самого подвига упомянутого костромича, отмеченной собратьями моими - летописателями стародавней Руси. Посему перехожу к следующей части похода нашего по Костроме.
Автобусом и паромом, через окраины города, приводившие на память 'Мать' не только Горького, добрались мы, теряя непредвиденное время и непредвиденные деньги, до Ипатьевского монастыря. Пухлый наш Начфин, утирая крупные капли возмущения платком не первой свежести, трагически потрясал короткими ручками, переживая растраченные копейки.
Ипатьевский монастырь млел под солнцем, раскинув стены над берегом Волги, как пляжник - руки по песку. Жара заполнила двор монастыря, вытеснив посетителей. Лишь время от времени какой-нибудь безумный смельчак возникал в воротах дрожащим от зноя маревом, окидывал испуганным взором пустынный двор и раскалённые глыбы собора, звонницы, келарской палатки, - и снова исчезал, уже навсегда.
Взамен обещанных сокровищ духа Командор повелели нам следовать за Ними по ступеням звонницы, откуда доносилось звяканье стаканов. Не ускользнуло от Их орлиного ока, что обретается там буфет, и Они не замедлили нас туда вывести, где и усладили соком с вином по рублю банка, а также мороженым. Яства эти отличались цветом, но не консистенцией.
КОМАНДОР МУДЁР, А БОЕЦ БОДЁР
Выпив мороженое и запив соком (или наоборот), Начфин тотчас впал в обличительный раж - видимо, от вина - и принялся всуе поминать имя Командора. Смысл начфиновых речей, за вычетом их непотребной формы, сводился к следующим пяти пунктам: 1) мот, 2) жуир, 3) рвётся в гостиницы, 4) кутит с вином и мороженым, 5) пренебрегает культурным ростом.
Жалок был этот зажравшийся фанатик копейки и рыцарь беспорочного бюджета! Даже на испитом лице Демагога вырисовывалось некое подобие отвращения к этому псу, лающему на хозяина. Широкие же Массы, набычив свой низкий, но широкий лоб, уже привставал со стула, с благородным негодованием помавая чугунной десницей над лысым теменем Начфина.
- Сам нажрался, а сам теперя... - воскликнул честный сын народа и стал было уже опускать свою длань, как тут Командор единым мановением брови закрыли прения и обратились к представленному Им Главкультом комплексу архитектурно-исторических памятников монастыря.
Громко озвучивал Главкульт мерное движение наших рядов, популярно излагая страницы путеводителя. Ведомые Вождем, вступили мы в музей, не столь большой, сколь разнообразный. Были тут и жуки, бабочки, личинки и прочая гнусность, в изобилии собранная неким дореволюционным любителем и родному городу поднесенная в дар; были и чучела местной фауны, каковых простодушный Ш.М. принимал за живых и норовил напугать размахиванием десницы; в тесных комнатках со скрипучими полами и изразцовыми печами красовались ювелирные изделия и скучный фаянс; на заднем дворе, рассыхаясь от зноя, возвышались деревянные баньки на сваях да церковь деревянная в таких же лесах на предмет реставрации; было и ещё кое-что, но уже не для нас. Ибо приспело время туалета Командора.
В отличие от туалета королевы мы допущены к таинству не были; лишь невнятные звуки, доносившиеся сквозь толстые монастырские стены и жадно нами ловимые, позволяли нам рисовать происходящее в воображении. В 15 часов 16 минут Командор явились нам вновь. Демагог, угодливо осклабясь, вопросил тоном доверенной особы: - Ну, как? - на что Командор лаконично ответствовали: - Не как.
Засим Командор, невзирая на телесные муки, повели себя в собор, снова предшествуемые столь же неугомонным, сколь и громозвучным Главкультом. Прочие стройными рядами шествовали сзади, Широкие же Массы выходил из рядов вон и спал на ходу с открытыми глазами.
Предупреждённые руками фрески не трогать, оных не касались, токмо взирали на предмет культурного роста и под завывания Главкульта; но и фрески нас, в свою очередь, не тронули. Расставшись без претензий, вышли во двор, где открыли Ш.М. спящего на остроконечном ледниковом валуне. Опрошенный Командором, мог произнести лишь несколько гласных и одну согласную, из которых Вриосекс ухитрился сложить глагольное окончание '...аться'.
