— Всё умеем, товарищ майор, — в голос заверили они.
— Ладно, дуйте к старшине. Он вам задачу поставит!
Старшина Ревенко к наличию творческих способностей у данных курсантов отнесся более недоверчиво:
— Вы точно художники али брешете?
Алексеев ответил за двоих:
— Никак нет, товарищ старшина, не брешем!
— Ну, добре, пийшлы, — Ревенко повёл их через плац к КПП.
Училище и военный городок с колоритным названием «Красный Восток» располагались в старом районе города, недалеко от Бакинского проспекта и улицы Ингла. От пятиэтажных хрущёвок — ДОСов[2] «кузницу пехотных кадров страны» отделял высокий бетонный забор. Метрах в трёхстах от КПП в нём была ниша, где на постаменте стоял памятник Кирову. На трёхметровом гипсовом вожде было пальто чуть выше колен, кепка и сапоги. Левую руку Киров прижимал к груди, словно желая унять стук пламенного революционного сердца, а правой показывал в сторону центра, как раз туда, куда обычно курсанты бегали в самоволку.
К памятнику и привел их старшина.
— Побачьте, який нэпорядок! — указал он на статую.
Вид памятника и впрямь был удручающим: по торсу вождя шли трещины, гипс на плечах выщерблен, на правой руке изваяния не хватало нескольких пальцев.
Старшина определил:
— О цэ, товарыщы курсанти, будьтэ ласкови отреставрироват товарыща Кырова. Усэ трэщины заделать, отколоты части восстановить, размулевать. И шоб усэ було в найлучшем видэ!
Получив мешок гипса, шпатели, кисти и краску, Алексеев и Бубнов не спеша приступили к работе. Трещины на груди и спине Кирова заделали без особых осложнений. Когда встал вопрос о реставрации отдельных частей — уха, пальцев, процесс застопорился…
Ухо с трудом, но восстановить всё же смогли, а вот вылепить вытянутые пальцы па правой руке никак не получалось.
И тут Бубнов предложил:
— А давай, Костя, кулак сделаем! Его-то куда проще слепить…
Алексеев усмехнулся:
— Что кулак, лучше уж сразу кукиш!
Бубнов поскрёб измазанной пятернёй затылок:
— Точно, Серёга! Вот всё училище оборжётся!
Фига получилась эффектной. Памятник выкрасили белой краской. Оглядели со всех сторон и остались довольны: Киров стоял, как новенький…
Вернулись в казарму, доложили старшине о выполнении приказа.
— Добрэ получилось?
— Нормально!
— Проверять трэба?
Они переглянулись:
— Дело ваше, товарищ старшина…
Ревенко проверять не стал.
Алексеев и Бубнов после обеда рассказали однокурсникам о своей проделке. Хором посмеялись над ней. Особо любопытные сходили к памятнику на экскурсию и остались довольны увиденным. Но, как говорится: новый день — новая пища…
В воскресенье, как передовиков ПХД, старшина отпустил «скульпторов» в увольнение. А в понедельник с утра пораньше их вызвал в канцелярию «Синьор Помидор».
— Ну что, художники-передвижники, довыделывались? — Сенько, ещё более красный, чем обычно, впился в них немигающим взором и, не дожидаясь ответа, приказал: — В колонну по одному, за мной шагом а-арш!
У памятника он дал волю гневу, затопал ногами:
— Это что такое? Вы что себе позволяете, идиоты, мерзавцы? А если бы утром не я это рукоблудие заметил, а кто-то другой! Это же идеологическая диверсия, антисоветская пропаганда! Да ещё в канун праздника Великого Октября! — он внезапно перестал сучить ногами и отчеканил. — Так вот, в присутствии товарища Сергея Мироновича Кирова объявляю обоим по пять нарядов вне очереди! Даю час, нет, полчаса, чтобы это безобразие ликвидировать и придать руке исторический вид! О выполнении доложить мне лично!
Покачивая фуражкой-«аэродромом», Сенько стремительно удалился.
Алексеев и Бубнов с минуту тупо смотрели друг на друга: «Идеологическая диверсия, антисоветская пропаганда… Точно, отчислят! Как пить дать, отчислят!» — только сейчас до них дошёл политический смысл их проделки.
Они тут же забрались на постамент и при помощи обломка кирпича «ампутировали» десницу вождя, грозящую отчислением. Метнулись к казарме за инструментом, принесли всё необходимое, и работа закипела. От страха даже скульпторские способности прорезались: вытянутые пальцы на злополучной руке получились как нельзя лучше…
Сенько и впрямь оказался мужиком нормальным. Поскольку никто из старших начальников кукиш не увидел, «политическое дело» Алексееву и Бубнову пришито не было. Ни комсомольского собрания с исключением из BЛKCM за осквернение революционной святыни, ни распекания перед строем… Они просто отходили свои пять нарядов вне очереди, и происшествие как будто забылось. Только однокурсники до самого выпуска вспоминали про кукиш, и нет-нет, пробегая мимо памятника в самоволку, исподтишка показывали Кирову фигуру из трех пальцев.
…Выпуск шумно отмечали в кафе «Навруз» па окраине Баку. Были шашлык, люля-кебаб, зелень и сорок литров «обкомовского» коньяка, добытого, как говаривал Райкин, «черыз таваравэд, черыз задыные кырыльцо» на Кировобадском коньячном заводе отцом одного из выпускников. Пели песни, танцевали, произносили тосты за «альма-матер», за пехоту, за будущих командармов…
Внезапно кто-то закричал:
— Наших бьют!
С шумом вывалились во двор. В полутемном переулке рядом с кафе мелькали белые рубахи лейтенантов и темные рубахи «чужих». Визжали девицы. Раздавался мат.
Когда нападавшие, не выдержав атаки, с проклятьями ретировались, лейтенанты вернулись в кафе. Оглядели друг друга: у одного оторван погон, у другого — рубаха в крови, у третьего — фингал…
Бубнов разглядывал правую руку: пальцы были неестественно вывернуты.
— Я его за воротник схватил, а он, гад, рванулся… пальцы выбил, что ли… — кривился он.
Невеста одного из лейтенантов — шустрая блондинка с широко раскрытыми синими глазами, выпускница медучилища, осмотрела руку Бубнова и заявила:
— Вывих. Мигом вправим! — она уверенно взяла посиневшие пальцы в свою пухлую ладонь, сжала их и так дёрнула, что Бубнов потерял сознание.
— Ой, я, наверное, что-то не то сделала, — разрыдалась она.
…В Кабульском госпитале, куда Алексеева доставили после рейда, он получил письмо от Бубнова, написанное коряво и неразборчиво.
«Серый, — сообщал Костя, — Я всё еще не в строю. Пальцы после драки у меня срослись плохо, средний и указательный теперь вообще не гнутся… Даже фигу никому не покажешь! Доктор сказал, если не разработаю, комиссуют ко всем чертям…»
«А вот меня из армии точно спишут», — Алексеев посмотрел на свои забинтованные руки. Письмо Бубнова напомнило историю с памятником. До Алексеева внезапно дошло: «Всё — не случайно!» И та драка возле кафе, где Бубнов выбил пальцы, и его случай с запалом от ПМД. Всё — одно к одному. И даже то, что мину нашёл солдат по прозвищу «Мальчик из Уржума»… Алексеев только теперь вспомнил, что ещё в
