24
Ресторан был полон, но Эмма сразу нашла Гранье. Он разговаривал с блондинкой неопределенного возраста, в уголках губ которой пряталась заговорщическая улыбка. Гранье сидел напротив своей собеседницы на самом краю террасы, за столиком у самого стекла, защищавшего гостей ресторана от ветра. Справа от него простиралась гавань Арроманша, которая в ритме отступающего моря открывала свой бетонный скелет – молы, поставленные здесь во Вторую мировую войну союзниками, чтобы организовать высадку десанта и сброс грузов. Сегодня, разъеденные волнами, они проржавели так, что по ним нельзя ходить. Месть моря за вторжение.
Спутница Гранье была элегантна и хорошо сложена, несмотря на возраст, который выдавали седеющие волосы. Женщина развернула свой стул и вытянула ноги вдоль стола. Спортивные, плотно облегающие ее ноги брюки придавали ей энергичный вид. Спортсменка, никаких сомнений. Скорее, даже спортсменка в прошлом. Потому что лицо все же выдавало ее возраст. Ей, должно быть, за шестьдесят.
– Добрый день, Жан-Филипп! – поздоровалась Эмма, подходя к столику, тяжело дыша.
Триста метров, отделяющие отель «Оверлорд» от бара «Ла Марин», она пробежала.
– Эмма! Да вы бежали! Определенно, вы бегаете еще быстрее, чем плаваете!
У Эммы не было никакого желания выслушивать любезности. Она повернулась к подруге Гранье, чтобы поздороваться с ней. Эмме показалось, что они где-то уже встречались. Но Гранье ее опередил.
– Эмма, это Лидия. Лидия, это Эмма, – произнес он.
И ни слова больше. Гранье не любил потакать условностям и не пропускал случая продемонстрировать это.
Ни дав ни одной из них времени ответить, он продолжил:
– Но что это я, вы же, наверное, знаете друг друга, потому что обе участвуете в конгрессе! Эмма Шеннон, это Лидия Бессон. Лидия, это Эмма.
– Я была на вашем выступлении сегодня утром, – сказала Лидия.
Внезапно Эмма вспомнила, где видела эту женщину раньше: в танцевальной школе Парижской оперы. Она там директор.
– Вы мать Ребекки Шеннон, конечно же.
– Да, мы встречались, когда дочь поступала, я думаю. И на последнем спектакле – «Лебедином озере». Приятное воспоминание. Я приехала тогда из Сан-Франциско и не жалею об этом.
– Я знаю, мы здесь не для того, чтобы говорить о вашей дочери, – продолжила Лидия Бессон, – но она творит настоящие чудеса. У меня на нее большие надежды. – И закончила, повернувшись к Гранье: – Вот танцовщица, которая усвоила в самом раннем возрасте, что секрет успеха – работа, работа и еще раз работа.
Эмма стиснула зубы. Как только Лидия узнает, что вся работа проделана впустую, что теперь Ребекка хочет нянчиться с ребенком, а не танцевать, она будет потрясена. Но Эмма поостереглась говорить о планах своей дочери. Тот факт, что Ребекка отказывается от дела всей своей жизни из-за чистой случайности, не укладывалось у нее в голове. Кроме того, так ли уж дочь уверена, что беременна? Разговор был такой короткий и невнятный, что Эмма с трудом верила в реальность этой истории.
Гранье взял свободный стул от соседнего столика и поставил его перед Эммой. Красивый стул затемненного дерева – гладкий, покрытый голубой подушечкой с символикой «Ла Марин». Эмма хотела было сказать, что ей некогда, но он опередил ее:
– Черный кофе для мадам, Мариэлль! – попросил он официантку, которая принесла тарелку мидий на соседний столик. – Пойдет?
Эмма кивнула и присела.
– Я только на минуту, – пробормотала она, убирая сотовый в карман, и сказала, обращаясь к Лидии: – Знаете, Ребекка очень много работает. Уже как минимум десять лет. Она живет ну просто как монашка.
Эмма произнесла эти слова непроизвольно, не принимая в расчет разговор с дочерью. Потом повернулась к Гранье:
– Вы тоже ведь понимаете, что танец требует полной отдачи.
Она постаралась показать ему взглядом, что ей необходимо поговорить с ним. Но романист не понял. Вместо него ответила Лидия:
– О, Жан-Филипп знает все это не хуже нас! Одна из его племянниц – настоящая звезда.
Гранье согласился, улыбнувшись уголками губ.
– В самом деле? – поинтересовалась Эмма.
– Знаете, я эклектик. Хожу в самые разные места. Так я придумываю романы. Везде, где есть красота! – заключил он, бросив красноречивый взгляд на грудь Эммы.
Она посмотрела на часы на экране сотового. Полвосьмого. Как Гранье мог шутить в такое время? Парадоксально, но она не могла его в упрекнуть этом. Он сбивал ее с толку. Разочарованный игрок. Беспечный, но в любом случае интересный. Будь она не замужем, она бы… Что за мысли – Эмма отбросила их…
– Жан-Филипп, у меня к вам просьба. Это срочно.
– Заранее соглашаюсь на любую вашу просьбу, – смеясь, ответил писатель.
Эмма с трудом удерживала натянутую улыбку.
– Скажите, что я могу сделать для вас? – мягко спросил он, казалось, глядя в самую глубину ее глаз.
Он почувствовал нетерпение Эммы и пытался ее успокоить. Юмор не действовал, и он переключился на обаяние.
– Жан-Филипп, я вас покидаю, – вклинилась Лидия. – Увидимся позже. Я попытаюсь найти способ вернуться в Париж. До свидания, мадам Шеннон. Мы еще увидим вас в Опере, не так ли?
– Весьма охотно, если, конечно, обстоятельства позволят!
Эмма ничего не понимала, глядя на них. И Гранье, и Лидия были совершенно спокойны. Казалось, они просто не понимали масштаба происходящей драмы.
Гранье смотрел, как уходит его подруга, затем взял стакан вина, отпил глоток и повернулся к Эмме.
– Жаль, вас не было на ее выступлении вчера утром. Он вела одну из тем дополнительной программы: «Состояние тела и уверенность в себе», если я не ошибаюсь. Мило было наблюдать, должен признаться. Все эти дамочки, выпячивающие грудь вперед! Вам уж это точно совершенно не нужно.
Эмма больше не старалась скрыть свое нетерпение.
– Жан-Филипп, прошу вас, хватит! Мне нужно знать, можете вы одолжить мне машину или нет!
Она скороговоркой объяснила, почему ей необходимо попасть в Версаль. Близкие Дэна были абсолютно уверены, что только ей он мог доверить цифры кода, закрывающего
– Еще одна пророческая фраза вспомнилась мне только что, когда я оставляла ключ у администратора. Год назад, во время нашего уик-энда, Дэн увидел, что я убираю ключ от бунгало в небольшую чашу около двери. Смеялся до упаду. Я сказала ему: «Как Ингрид Бергман в „Нескромном“, помнишь этот фильм?» Он мне ответил тогда: «У каждого свои отсылки. Я положил ключ от мира в Версале, как Людовик Четырнадцатый».
Гранье слушал, явно заинтригованный.
– Баретт обожал Версаль, я знаю, – скорчил он гримасу. – Мне ли не знать! Он заставил меня прорыскать целую ночь по Большому Трианону от пола до потолка, чтобы попытаться найти первоначальные планы садов. Труд психа. И все впустую…
Казалось, что, произнося последние слова, Гранье как бы споткнулся. Эмма предположила, что он подумал о шведской хранительнице, которая была с ними в тот день. Знал он что-нибудь о ее смерти?
– Действительно, вы подпитали его страсть, – ответила она. – Но знаете, эта неудача не вызвала у
