добились. Мосс сам вызвался оперировать”. Но все четверо отлично знали, что в этой операции Вуд был обречен. Мосс искусно обернул их победу полным поражением.
— Что же, черт побери, нам теперь делать? — взорвался Гилрой. — Ты что скажешь, Вуд? Рискнешь? Или лучше останешься жить в собачьей шкуре?
Вуд оскалился, отползая в угол.
— В собачьей шкуре он хоть наверняка жить останется, — отрешенно сказал редактор.
Мосс улыбнулся, заверяя их любезно-издевательским тоном, что сделает все возможное, чтобы вернуть Буду его тело.
— За исключением несчастного случая, разумеется, — сплюнул Гилрой. — Не пойдет, Мосс. Он и так проживет, но вы свое получите.
Он хмуро посмотрел на Вуда и многозначительно кивнул в сторону Мосса.
— Пошли, шеф, — сказал он, выводя редактора за дверь и закрывая ее за собой. — Старые друзья хотят остаться наедине. Им есть о чем потолковать…
Мгновенно Вуд прыгнул вперед, отрезая Мосса от двери, угрожающе впившись в него полными ярости глазами. И в первый раз за все время с хирурга слетела маска безразличия. Он осторожно сделал шаг в сторону и вдруг понял, что перед ним зверь… И тут нервы его сдали. Он нырнул вбок и метнулся к двери. Вуд прыгнул, сбив Мосса с ног. Зубы его сомкнулись.
Мосс проиграл, но остаток своих дней Вуд был обречен прожить в собачьей шкуре. Да и остаток этот был невелик: продолжительность жизни собаки всего пятнадцать лет. В лучшем случае Вуд мог рассчитывать еще лет на десять.
Вуд так и не нашел себе работы в обличье человека. У него была специальность, он был образован, но в мире конкуренции не было места для таких, как он.
И тот же человеческий разум в красивом теле овчарки колли стал ценным рыночным товаром. Это была диковинка, феномен, на который стоило поглядеть.
— Люди всегда питали слабость к уродам… — размышлял Гилрой по пути в театр, где Вуд выступал в тот день.
Такси остановилось у служебного входа. С зазывающих красно-желтых афиш скалилось приукрашенное изображение морды Вуда.
— Бог ты мой! — раскрыл рот таксист. — Будет о чем рассказать! Вез Говорящую собаку!
Специальный наряд полиции быстро разогнал толпу зевак и проложил проход к двери.
— Стыдно, должно быть, — сказал полисмен. — Такой шум подняли, и из-за кого? Из-за какого-то пса!
Вуд обнажил клыки и заворчал на него. Полицейский сразу попятился назад.
— Что, ты и теперь думаешь, что он тебя не понимает? — кто-то засмеялся в толпе.
“Семь тысяч в неделю, надо же! — размышлял про себя Гилрой, ожидая за кулисами своего выхода. — И за что? За чепуху, на которую способен любой болван из публики”. За прошедший год ни он, ни Вуд так и не привыкли к растущим цифрам в своих банковских книжках. Выступления, фото и статьи в журналах — и все по астрономическим ставкам… Но Буду никогда не набрать достаточно денег, чтобы выкупить человеческое тело, в котором он голодал.
— Эй, Вуд, — прошептал Гилрой, — наш выход.
На сцене их встретил оглушительный гром аплодисментов. Вуд работал безупречно. Опознавал предметы, названные конферансье, вытаскивая их из общей кучи.
Капельдинеры шли между рядами, собирая записки с вопросами зрителей, и передавали их Гилрою.
Вуд отвечал как автомат. Горечи он больше почти не испытывал, ее сменило тоскливое и безнадежное чувство поражения. Он смирился со своей собачьей жизнью. На его счету в банке числилась цифра с шестью знаками слева от десятичного — такой цифры он даже в самых необузданных мечтах никогда не представлял. Но ни один хирург на свете не сможет ни вернуть его тело, ни продлить срок жизни более десяти оставшихся ему лет…
И вдруг в глазах его померкло. Исчез Гилрой, исчез щит с буквами, исчезло море лиц, таращивших глаза.
Он лежал на койке в больничной палате. Реальность чистых простынь под ним и тяжесть одеяла, укрывавшего его, не вызывали никаких сомнений, как не вызывало сомнений и то, что его тело вытянулось в длину на кровати.
И независимо от всей ладони его палец поднялся, повинуясь его воле.
Дежуривший в палате врач посмотрел прямо в зажегшиеся мыслью глаза Вуда. Потом оба перевели взгляд на сгибающийся и разгибающийся палец.
— Вы возвращаетесь, — сказал врач.
— Я возвращаюсь, — тихо успел ответить Вуд, прежде чем палата исчезла.
Теперь он знал, что мозг и тело составляют единое целое. Мосс ошибся. Личность человека — это нечто большее, чем просто маленькая железа у основания мозга. Пересаженные ткани собаки поглощались телом человека и перестраивались по его подобию.
Что-то говорило Вуду, что эти возвращения в свой естественный облик будут продолжаться чаще и чаще, до тех пор, пока он снова и уже навсегда не обретет свое истинное “я”.
Джеймс УАЙТ
СМЕРТОНОСНЫЙ МУСОР
1
Человек, открывший дверь, не стал спрашивать, кто они и что им нужно. Он молча смотрел на капитана Грегори и офицеров, вошедших следом, и ждал. Испуг мелькнул лишь в его глазах, единственной части лица, способной выражать эмоции. Остальное было неподвижной блестящей маской, следствием пластической операции. Но глаза говорили, что он ожидал этот визит, ждал и боялся его долгие годы.
— Вы Джеймс Эндрю Колфилд, — тихо произнес Грегори, — бывший механик грузопассажирского судна “Подсолнечник”? Разрешите войти?
Человек кивнул, и они вошли в комнату.
Грегори сел напротив Колфилда, а его люди, Хартман и Нолан, остались стоять, не спуская глаз с бывшего механика. Они принесли с собой память об искаженных страданием лицам, о хрупких, как стекло, замерзших телах, разбитых искалеченных кораблях — преступной халатности некоторых космонавтов. Лейтенанты Хартман и Нолан держали себя в руках, не давая воли владевшей ими ненависти, ненависти, которую они испытывали к Колфилду и ему подобным. Но и скрывать своей ненависти они не собирались.
— У вас есть выбор, — сказал Грегори. — Вы либо отправляетесь в тюрьму, либо следуете за нами.
После короткой паузы он добавил:
— Разумеется, вы можете обвинить во всем вашего покойного капитана, хотя не уверен, что вам удастся это сделать через столько лет. Предупреждаю, вам грозит суровый приговор. Поэтому советую добровольно помочь следствию и вернуться на место преступления.
— Я лечу с вами, — сказал Колфилд. — Правда, место преступления несколько отдалилось… — не без тени усмешки добавил он.
Хартман угрожающе откашлялся, но Грегори решил, что время взяться за этого человека всерьез еще не наступило. И не обращая внимания на тон Колфилда, он ответил:
— Мне приходилось слышать, что наше Солнце совершает обороты вокруг центра Галактики, а Галактика в целом тоже движется. Так что я догадываюсь, что точка, в которой находился “Подсолнечник”
