этот маршрут, пока что им доволен.
Погода благоприятствует: ветра нет и только ленивая мертвая зыбь качает шлюпку и мешает геодезисту Андрею Ковтуну вести съемку — брать буссолью направление пути и делать засечки на вершины гор.
К северу и востоку за горами полуострова Певека открывается бухта с низкой тундрой и лагунами у берега. Сюда северо-западные ветры забивают плавник, и берега покрыты обломками деревьев и большими бревнами и корягами. Здесь привольные места для гусей и уток, но подходить сюда на лодке нельзя: мелко и мертвая зыбь на мели превращается в крутые опрокидывающиеся буруны. Мы идем дальше к северу, к горе Янранай, одинокому конусу у края этой равнины. Здесь начинается скалистый берег, и на мысу у речки волны дают себя чувствовать.
Первый наш ночлег не очень приятен: лодка не может подойти к берегу, мелко, и, что еще хуже, много крупных камней. Ночью волна усиливается и не дает спокойно уснуть — все выглядываешь из палатки, не бьет ли лодку о камни. Но остановка здесь необходима — надо пойти вдоль речки, по тундре, изучить побережье и взять шлиховые пробы: промыть на лотке речной песок, чтобы выяснить, нет ли признаков золота и олова.
Места, по которым совершаем экскурсию, очень скучны — широкая долина, болота, вода под ногами. Мы с Алексеем Перетолчиным — моим постоянным спутником в экспедициях — бредем километр через кочки. Скоро появляются и комары; несмотря на осень и близость полярного моря, приходится надевать сетки. На речке мы встречаем крошечные кусты ивы — и Перетолчин рад: он вырос в тайге, на Ангаре, и ездил до сих пор с экспедициями по горнолесным районам. Его удручало отсутствие леса, но теперь, когда он увидал кусты и кучи бревен плавника по берегу, настроение его улучшилось: плавник сулит нам и дрова зимой и теплый дом.
От горы Янранай до только что построенной полярной станции на Шелагском мысе еще километров двадцать. Все время шлюпка идет под утесами с превосходными складками черных сланцев. Местами на утесах сидят чайки и иронически смотрят на нас, поворачивая вслед за шлюпкой свои кривые носы. На одном утесе — целый город: чайки сидят на его стене рядами, сотни их летают вокруг, присматривая за толстыми пухлыми серыми птенцами, плавающими под утесом. Шум и гам неимоверный. Время от времени какая-нибудь заботливая мать подлетает к шлюпке и, осмотрев нас внимательно, возвращается обратно к базару.
По мере того как мы приближаемся к полярной станции мыса Шелагского, с утесов все сильнее срываются порывы ветра и вскипает вода вокруг шлюпки.
Сама станция расположена против долинки, разрезающей высокие горы мыса, и по этой долинке, как по трубе, холодный воздух полярного побережья переливается через горный отрог на станцию ив бухту. Здесь он встречается с теплым воздухом Чаунской губы — и густой туман окутывает станцию. В то время как в Певеке тепло и, ясно, туман толстой шапкой сидит на Шелагском мысе.
На мысе мрачно, холодно, пронизывающий ветер дует из лога, без полушубка не выйдешь — а в Певеке, всего в 44 км южнее, можно даже купаться в озерке (если, конечно, вы достаточно закалены). Сегодня, кажется, еще хуже, чем неделю назад, когда стоял здесь «Смоленск». Вчера «Смоленск» v который вернулся из Певека к Шелагскому мысу, даже сорвало с якорей береговым ветром, достигавшим силы десятибалльного шторма, и корабль отдрейфовал в море.
«Смоленск» задержится здесь еще на несколько дней — пока не закончится вчерне постройка станции. Уже шесть дней лихорадочно возводятся здания, и плотники и сотрудники станции ходят сонные, едва находя силы, чтобы еще и еще по 18 и даже 20 часов в сутки непрерывно работать на стройке.
Но все три дома — жилой, радиостанция и баня — подведены под крышу, начинается кладка печей и установка радиомачт. На узкой полосе болота вдоль крутого — берега роют ямы, потом рвут мерзлую почву аммоналом, и среди грязной воды и торфоподобных глыб показываются белые куски льда. Это прослои льда, образующиеся в результате замерзания грунтовых вод над вечномерзлой почвой.
Нам надо обогнуть Шелагский мыс, чтобы выйти из губы на восток, на полярное побережье. Мыс выдвигается на северо-восток двумя горбатыми горами в 470 м высоты, и его тяжелые громадные гранитные плиты круто опускаются в море. Здесь граница двух климатически различных областей: суровой зоны полярного побережья и гораздо более мягкой — по здешнему почти южной — Чаунской. На мысу всегда ветер, и на нашей открытой шлюпке скалы надо огибать осторожно. Сегодняшний ветер не предвещает ничего хорошего.
От станции мыс не виден — до него еще 9 км и утесы закрывают море. Чтобы узнать, что. делается на мысу и на полярном побережье, надо подняться на гору или пройти километров семь по долине до лагуны, лежащей на другой стороне мыса.
Вечером мы с Ковтуном идем на разведку через горы. Вверх по долине речки идти трудно: в трубу напористо дует ветер и приходится пробиваться, как будто прорезая плотную массу. Масса эта к тому же сырая, и моя кожаная куртка постепенно промокает.
Скоро туман совсем окутывает нас — ничего не видно, и, лишь двигаясь прямо против ветра, мы не сбиваемся с нужного направления. Наконец мы добираемся по покатому болоту до перевала. Ветер по- прежнему свистит, но он стал холоднее, и на камнях перевала цветут ледяные цветы — гребешки и пластинки кристаллов льда, вырастающие на холодных поверхностях.
Еще километра три идем в тумане по кочковатому болоту, по воде и к полночи достигаем обрыва — перед нами серая бездна, в которой белеет узкая полоска. Из тумана раздается монотонный рев, чередующийся с более сильными ударами: это прибой где-то внизу бьется о скалы. Мы на высоте больше ста метров; и если вглядеться в туман, то различаешь, что белая полоса — не линия прибоя, а занос снега, покрывающего часть склона.
Спуститься здесь нельзя, да и не к чему, и так ясно, что погода на северном побережье сегодня не для плавания на нашей шлюпке.
Мы проходим еще километр или два на восток, над скалистым обрывом, потом возвращаемся наискось через болота к ручью, по которому поднимались. Снова ветер помогает держаться нужного направления.
В тумане все приобретает странные, таинственные формы, размеры искажаются. Вот мы видим громадные белые изогнутые кости, возвышающиеся над землей не меньше чем На 2–3 м. Наверно, бивни мамонта или ребра кита! Но стоит к ним приблизиться, и они превращаются в рога обыкновенного северного оленя. Вот из тумана появляется огромный белый шар — ближе и ближе — и он становится человеческим черепом, который уткнулся носом в кочку. Вот и другой череп, полуоткрыв челюсти, показывает белый оскал зубов. Мы попали на чукотское кладбище: чукчи раньше не зарывали своих покойников, а вывозили их в тундру и оставляли на съедение песцам и птицам. Возле трупа ставили нарты, на которых привозили покойника, иногда оружие, предметы обихода, табак, трубку, нередко складывали в кучу черепа и рога жертвенных оленей (мясо, конечно, съедалось за погребальной тризной). После того как на Чукотке появились советские школы, рядом с покойником-школьником стали класть карандаши, бумагу, учебники.
Мы делаем в следующие дни несколько пробных выездов к мысу, но встречаем- суровые волны с высокими гребнями и принуждены возвращаться.
Только 21 августа море несколько стихает.
Северное побережье
Камень берегов был холоден и мутен.
Наша шлюпка сегодня несколько лучше вооружена против волн: на носу поставлены стойки и на них туго натянуты два распоротых брезентовых мешка, повышающих борт на 70 см. Шлюпка очень коротка, и уже в Чаунской губе ее начало захлестывать волной с носа.
