Когда Катя увидела безжизненное тело любимого, ей показалось, как будто внутри нее что-то заледенело, а потом треснуло и разлетелось на осколки. Эти острые осколки впились в сердце, легкие и мешали дышать.
Теперь она поняла: предчувствие беды возникло еще тогда, на «Чертовом колесе», когда она впервые всерьез испугалась за жизнь Дениса. Врачи называют такое состояние реакцией на тяжелый стресс, прописывают таблетки, назначают курсы психотерапии, но Катя точно знала: цветок этот боится только времени, и пока оно не пройдет, он будет держать ее чувства в плену, отгородив ее от мира своими черными лепестками.
Весь следующий день после убийства Дениса девушка не вставала с постели. Принимать транквилизаторы она категорически отказалась — какой смысл? Голова и так словно ватная.
Катя неподвижно лежала на диване в своей комнате, отвернувшись лицом к стене. Не хотелось ни есть, ни спать, ни думать. Вообще ничего не хотелось. Мир разом потерял свои краски. Остался лишь этот абстрактный голубовато-холодный узор на обоях, который складывался в ее воображении в различные фигурки, а то и в целые картины.
Кате казалось, что она может пролежать так очень долго, и единственное, чего хотелось в тот момент: пусть все оставят ее в покое. Однако именно это ее желание окружающие ее люди старательно игнорировали. Она отключила мобильник, отказалась подходить к телефону, но от матери и отчима спрятаться не могла.
Они напомнили о себе осторожным стуком в дверь. Катя не изменила позы. За спиной послышались осторожные шаги. Марина присела на краешек дивана, поправила плед:
— Катюш, ты как?..
Пришлось из вежливости отвернуться от стены.
— Нормально...
Над ней склонилось озабоченное лицо мамы:
— Может, тебе принести что?
— Не надо.
— Из института звонили, спрашивали, как ты себя чувствуешь...
— Скажи, что я в порядке.
Марина обеспокоенно посмотрела на мужа. Короткое приблизился к дивану, стараясь говорить с интонациями доброго доктора, навестившего больного ребенка.
— Катюша, из прокуратуры звонили. Просят приехать.
Девушка чуть шевельнулась, ее голос звучал тихо и несколько заторможенно, при этом она слегка растягивала гласные, словно находилась под действием транквилизаторов.
— Зачем?
— Понимаешь, надо опознание провести.
— Какое опознание?
— Того мужчины, который Дениса убил.
Ей почему-то показалось, что в этой мягкой вкрадчивости голоса прячется подвох, некий лживый чертик, убеждающий сделать то, что она делать совсем не хочет. Сначала Артем, теперь родители, следователь. Все хотят, чтобы она подтвердила то, что на самом деле не видела. А ведь этот мужчина за нее заступился...
— Я не поеду.
На помощь пришла мама:
— Катенька, им очень нужно. Иначе его выпустят.
— Я им уже все сказала.— Девушка упрямо дернула головой.
— Говорят, этого мало. Мы понимаем твое состояние...
Катя почувствовала фальшь в последней фразе. Если бы они хоть чуть-чуть ее понимали, не стали бы упрашивать тащиться на опознание убийцы.
— Мы тебя отвезем,— пообещал отчим.
Катя молча повернулась лицом к стене и с головой накрылась пледом, как улитка, которая забралась в свою раковину.
Марина поднялась с дивана и, приблизившись к мужу, негромко произнесла:
— Позвони — пусть подождут. Тоже должны понимать... Мы позже зайдем.
Когда за предками закрылась дверь, Катя уже ни о чем не могла думать, кроме как об этом злосчастном опознании, словно внутри ее головы запустили старую пластинку, и звукоснимающая иголка постоянно натыкалась на царапину, возвращала песню на предыдущий куплет. Она понимала, что на диване под пледом от необходимости тащиться на опознание не спрячешься, и даже не потому, что об этом просят родители. Страх — вот в чем проблема. И здесь не важно, видела она того мужика рядом с машиной или нет. Главное, что скажут люди, что подумает убитый горем отец.
Голубева уступила кресло хозяину кабинета, а сама скромно пересела на потертый кожаный диванчик. Оба устали, оба не выспались и, чтобы как-то взбодриться, пили крепкий чай, который Зуев приготовил лично.
Взглянуть со стороны — настоящая идиллия: два вечных соперника — милиция и прокуратура — в едином порыве собрались образцово покарать преступника. Хотелось поскорее оформить это дело, но на тот момент оно зависло в подвешенном состоянии. Все теперь зависело от девушки, которая продолжала лежать на своем диване и смотреть в стену.
Зуев в который раз набрал номер телефона Коротковых:
— Ну как? Понял... Будем ждать. Следователь поставила недопитую чашку на стол:
— Ну что там?
Зуев раздраженно бросил трубку:
— Поднять ее не могут. Говорят, в трансе. Просят еще подождать.
— Плохо, у нас времени в обрез.
— Знаю.
— Вы начальству его звонили?
— Хотел после опознания. А то, сами знаете, понаедут из Питера. Начнут давить со всех сторон. Власть показывать.
Голубева с пониманием кивнула. Комплекс провинциала — вещь довольно стойкая и не зависит от занимаемой должности. Любимов оставался для нее чужаком, как бы она ни пыталась откреститься от этой мысли,
После небольшой паузы Зуев добавил:
— А обвинение предъявите — тогда все... Пусть едут...
Через какое-то время в ее комнате появился человек, которого она меньше всего хотела видеть. Катя только задремала, как в дверь постучали. Знакомый голос заставил ее вздрогнуть:
— Здравствуй, Катя. Как себя чувствуешь?
Девушка обернулась, мельком взглянула на поникшую фигуру Ремизова, родителей на заднем плане, поздоровалась и снова уткнулась в свой «настенный телевизор».
Ремизов присел на корточки рядом с диваном. Он не знал, что говорят в такие минуты, горечь утраты сама подсказала слова:
— Катюша, поверь, мне еще тяжелее... Ведь я каждый Денискин ноготок знаю. С рождения. Он у нас поздний... А в три года его мотоцикл сбил... Представляешь? Думали, инвалидом останется... Катюша, ты же мне как дочка... Прошу...
Ремизов с трудом узнал ее голос: глухой, заторможенный, какой-то омертвелый, как будто его пропустили через компьютер:
— Я уже все сказала.
Ремизов тяжело вздохнул. Он не представлял себе, как вывести девушку из этого душевного оцепенения. Сзади совсем некстати встрял Короткое:
— Я же говорил: бесполезно.
