Склонившаяся фигура замерла, перестав заталкивать вещи в чемоданчик, и медленно сжалась.
'Так это вы,' – передал он.
– Ш-ш-ш. Говори со мной, Жюстин. Как давно мы не виделись? Семь лет?
Пожилой человек медленно повернулся к нему лицом.
– Примерно столько. Я удивлен, что вы помните меня, мистер Бестер.
– Ты был хорошим человеком. Верным Корпусу. Поверь мне, таких, как ты, я замечаю. – Он снова взглянул на наполовину упакованный чемодан. – Ты как будто спешишь. Помочь?
– Вы следовали за мной?
– Вчера ты практически указал, где остановился. Я не думал, что ты станешь возражать, если старый друг нанесет тебе визит.
– Н-нет, конечно, нет. Могу я… э… предложить вам что-нибудь выпить?
– Хорошо бы воды, – отозвался Бестер. – Просто большой стакан холодной воды.
– Разумеется, – Акерман вышел в кухню. Бестер молча закрыл за собой дверь и встал у окна. Из отеля открывался вид на Венсеннский лес, обширный парк для гуляний. Группа детей в школьной форме играла в футбол на лужайке под присмотром пары монашек.
Акерман вернулся с водой.
– Это вам, сэр.
– Больше нет нужды в 'сэре', Жюстин. Я теперь гражданский, прямо как ты. Пытаюсь жить тихой жизнью, прямо как ты.
– Да, с… мистер Бестер. Это все, чего я хочу.
– Ты в бегах?
– Нет, сэр. Я отсидел два года в тюрьме, а затем меня выпустили условно. Я вышел почти год назад.
– Сожалею, что так случилось, Жюстин, но, в конце концов, для тебя все уже позади, не так ли? Хотел бы я иметь возможность сказать то же самое, – он поднял глаза и улыбнулся. – Но, представляю, мне они дадут больше двух лет, как думаешь?
– Думаю… да, мистер Бестер. – сказал Акерман очень осторожно. Он все еще держал воду. Бестер взял ее и отпил немного.
– Ужасная штука – война. В действительности произошло то, о чем я никогда не помышлял. Я никогда не верил, что увижу наших телепатов настолько разобщенными, бросающимся друг на друга, как свора изголодавшихся собак. И даже позже, во время процессов – кое-кто из моих самых старых и близких друзей продал меня, дал показания против меня. Пошли на сделку, чтобы спастись самим. Скажи-ка, ты же лично надзирал за казнями по крайней мере пяти наших военнопленнных. Как это ты ухитрился получить всего два года?
– Мистер Бестер, прошу…
Бестер поднял бровь.
– Успокойся. Я просто пошутил. Я тебя ни в чем не обвиняю.
– Я – я знаю.
– Расслабься, Жюстин. Я пришел сюда не за тем, чтобы причинить тебе вред. Просто поговорить. Посмотреть, каковы твои намерения.
– Что вы имеете в виду?
– Некоторые люди желали бы знать то, что знаешь в данный момент ты. Некоторые люди очень хорошо заплатили бы за информацию, которой располагаешь ты один. Ты совсем недавно вышел из тюрьмы. Скорее всего, ты теперь немного в нужде. Ты, должно быть, испытываешь искушение – совсем чуть-чуть – сделать то же, что многие из моих коллег уже сделали.
– Нет, – сказал Жюстин подчеркнуто. – Я просто хочу забыть – забыть все это. Без обид, мистер Бестер. Я всегда восхищался вами, даже когда другие стали говорить о вас плохо. Я всегда думал, что вы правы – насчет нормалов, насчет нелегалов, насчет их всех. Что бы вы ни думали, я не свидетельствовал против вас. Ладно, я кое-кого сдал, но не вас. Можете посмотреть в судебных отчетах.
– Меня не интересует месть, – сказал ему Бестер. – Даже если они принудили тебя к некоторому предательству, я действительно не буду тебя обвинять. Я не хочу и пытаться расквитаться с каждым, кто меня предал. Я понимаю их выбор. Я с ним не согласен. Думаю, что, на самом деле, это смердит, но я это понимаю. Оставим это на их совести. Я покончил с этим. Чем я озабочен – это будущим, а не прошлым.
– Я тоже, – сказал Акерман. – Я тоже, мистер Бестер. Как я и сказал, я просто хочу все это забыть – включая вас. И я хочу, чтобы мир забыл обо мне.
– Что ж, тогда мы одинаковы, Жюстин. Так что же нам делать с этим? Как я могу успокоить свои мысли, когда их занимаешь ты?
– Клянусь вам, мистер Бестер, я не скажу. Я никому не скажу.
– Верю, что ты так считаешь. Но не проверят ли тебя? Не является ли это частью новой процедуры проверки твоей деятельности с целью увериться, что ты не 'злоупотребляешь' своими способностями? Увериться, что ты был хорошим и не подавал дурного примера маленьким ребятам-телепатам?
– Ах… да.
– И что, если, начав копать, они найдут там, в твоей голове, меня? С добрыми намерениями или нет, конечный результат может быть для меня тем же.
– Они не станут. Я не позволю им.
– Опять же думаю, что ты в это веришь. Но я не могу на это положиться. Ты бы положился на моем месте?
– Думаю, нет.
– Видишь? Я знал, что ты рассудителен.
– Пожалуйста, не причиняйте мне вреда. Я отправлюсь куда-нибудь в такое место, где меня никто не найдет. Я…
– Все, что я хочу сделать, – сказал Бестер, – это немного подправить твою память. Открой ее мне. Тебе известна моя репутация – ты знаешь, я – профи. Ты ничего не почувствуешь и не заметишь, когда это исчезнет. – Он сделал паузу. – Это не единственное решение, о котором я думаю, но оно лучшее для нас обоих. Подумай о себе. Если они обнаружат, что ты скрыл меня, то, как думаешь, долго ли продлится твоя свобода?
Акерман сел на жесткий стул и опустил голову на руки.
– Я сделаю это, – сказал он. – Я сделаю все, что вы говорите. Я хочу помочь.
Бестер положил руку Акерману на плечо.
– Ты один из лучших, Жюстин. Я знал, что могу рассчитывать на тебя. И я ценю это.
Он потратил много времени, осторожно вычищая всякую память о себе из сознания Акермана. Затем он погрузил телепата в глубокий сон и осторожно протер все, на чем могли остаться отпечатки пальцев или существенные следы ДНК. Затем он отбыл с отяжелевшей от перенапряжения головой.
По пути домой он купил роз для Луизы.
Тем же вечером он опять сидел перед ней. Картина близилась к завершению.
– Видишь теперь то, что хочешь? – спросил он, когда она нанесла мазок и удовлетворенно хмыкнула.
– Да.
– Ты все время знала, что это такое, не так ли? То, что ты видела во мне – был я, глядящийся в тебя.
Она смутилась.
– Нет. Не сразу.
– Ты была такая… живая. Такая жизнерадостная. Это пробудило меня, сделало и меня тоже живым.
– Не могу поверить, что ты когда-то был другим.
– Был. Моя жизнь была разочарованием, Луиза. Я устал чувствовать – чувствовать что бы то ни было. Потому что невозможно чувствовать радость, не открывая возможность боли. Трудно отважиться на это, имея… неутешительную жизнь. Проснуться для твоих чувств, то есть.
