Одесский юмор: Антология

количество,
Жила-была красавица Эмилия
В хибаре без воды и электричества.
Она носила пончо с мокасинами,
На дона Бамбадореса ишачила
И всю страну снабжала апельсинами,
А по ночам у пристани рыбачила.
У дона необъятные владения
И счет в швейцарском банке фантастический,
А у нее – лишь кротость да терпение,
Да труд ударный капиталистический.
Ее украли в детстве похитители
И продали бедняжку на плантацию.
Она росла без любящих родителей
И пребывала несколько в прострации.
Вот раз она ловила рыбу с пристани,
Чтоб после съесть с нехитрою приправою,
И в темноту она вгляделась пристально,
И поняла, что в море кто-то плавает.
А через миг его прибило к берегу
И вынесло на землю эту грешную.
Ах, как попал в Латинскую Америку
Сеньор, носящий форму кагэбэшную?
Она смотрела как завороженная —
Какой голубоглазый, чернобровенький!
А он лишь воду отряхнул соленую
И даже мокрый выглядел как новенький!
Он ей сказал: «Мы рады вас приветствовать,
Гражданка Поперецкая Эмилия!
Вам здесь отныне не придется бедствовать —
Поручено забрать вас из Бразилии.
Вы наша, вы родная, вы советская,
Ведь вас из Мелитополя похитили.
Взгляните, вот и фото ваше детское.
Вас ищут безутешные родители!»
Они пустились вплавь без промедления
Сквозь океан бескрайний Атлантический,
Им не давало утонуть стремление
Ступить на берег социалистический.
Медузы им служили пропитанием,
Спасая от голодного бессилия.
И крепла дружба в этих испытаниях,
И родилась любовь в душе Эмилии.
На свете все когда-нибудь кончается,
Закончилось и это приключение.
Конечно же, оно, как полагается,
Достойное имело завершение.
Присвоили очередное звание
И орден дали бравому Василию.
Отправилась на первое свидание
К родителям счастливая Эмилия.
Папаша оказался горьким пьяницей,
Свихнулась мать, задавленная муками.
А жили они с бабкой и племянницей
И с восемью двоюродными внуками.
Тут бросилась Эмилия к Василию,
Напрасно ей рыдали вслед родители,
Сказала: «Я покинула Бразилию,
Чтоб вечно быть с тобой, моим спасителем!»
Но Вася посмотрел в недоумении:
«Я выполнил партийное задание —
Я вас доставил к месту назначения,
Мы больше не знакомы. До свидания».
Роняя слезы, горькие и чистые,
Кляня свою судьбину беспощадную,
Взошла она на скалы каменистые
И ринулась без слов в пучину жадную.
А Бамбадорес, брошенный в Бразилии,
От горя пребывал в оцепенении.
Ведь он любил прекрасную Эмилию
И собирался сделать предложение!

* * *

Сидела на ветке печальная крыса,
Случайно ее увидала актриса.
Она пропищала: «Прэлэстный тушканчик!»
И тут же ее посадила в карманчик.
Она угостила ее абрикосом,
Почистила дома большим пылесосом, —
И крыса, от страха тихонько икая,
Подумала: «Господи, дура какая!»

Жизнь поэта

Из цикла «Пушкиниана в лимериках»

Могут все раскопать папарацци.
И до няни сумели добраться:
Мол, бежала старушка
На призыв «Где же кружка?»,
Как гаишник на хруст ассигнаций!

* * *

Был упрямым арап Ганнибал
И жениться никак не желал.
Петр сказал ему в лоб:
«Не дури, эфиоп!
Нужен Пушкин. Трудись, Ганнибал!»

* * *

Подаривши сюжет «Ревизора»,
Пушкин дальше дарил без разбора,
И кричал он: «Кому
«Мцыри», «Чайку», «Муму»,
«Мимино» и «Багдадского вора»?»

Борис Крутиер (Москва) Крутые мысли

Дураков, каких мало, у нас много.

* * *

Порядочный мужчина никогда не пообещает женщине того, чего не обещал другой.

* * *

Желаемое за действительное выдают без их согласия.

* * *

Не успеешь оглянуться – как уже не на что…

* * *

Выдавливая из себя раба, не раздави в себе человека!

* * *

Лучше плохая характеристика, чем хороший некролог.

* * *

Был не столько человеком, сколько его другом.

* * *

В Доме правительства не говорят о народе.

* * *

Сколько пустых мест в эшелонах власти – и ни одного свободного.

* * *

Правда – это то, что недоговаривают, когда ее говорят.

* * *

Трудно быть умным: все время чувствуешь себя дураком.

* * *

Нельзя потерять совесть дважды.

* * *

Не стареют душой ветераны сексуальной революции.

* * *

Только начинаешь привыкать к старости, как она проходит.

* * *

Не будь дураком! Слишком много конкурентов.

* * *

Чем уже лоб, тем шире шаг.

* * *

Если жена утром подносит мужу опохмелиться, то она не только умница, но и красавица.

* * *

Стоило крысам сбежать с корабля, как тот перестал тонуть.

* * *

Готов был отдать жизнь за любовь, но любовь брала только наличными.

* * *

Самая тяжелая обида переносится намного легче, если проглотить ее вместе с обидчиком.

Роман Карцев

Футбол и опера

Мой папа был футболистом. Вообще у него было сто десять профессий, но в Одессе он известен как футболист. Футбол в Одессе – это как в Италии опера. В Одессе тоже неплохая опера. Есть только два оперных театра в мире, которые не стыдно поставить рядом с одесским: венский и миланский. Так их и строили те же архитекторы. Наш театр – он обладает таким мощным излучением красоты, которое облагораживает все, что попадает в его поле. Я жил напротив.

Я жил напротив оперного театра, а с другой стороны была Канава. Это был райончик, куда вечером ходить я бы не советовал. Когда сгущались сумерки, оттуда к опере клином выходила канавская шпана. В голове шел главный бандит – Костя-капитан, он носил фуражку с «крабом» и тельник. Они направлялись к скверу перед театром. Его называли по-французски – Пале-Рояль. Немедленно били все лампочки. И если в Пале-Рояль забредал какой-нибудь поздний прохожий, выходил он оттуда уже в одних кальсонах. Это обязательно.

В молодости папа жил на Молдаванке – тоже, как известно, не институт благородных девиц. Мясники, биндюжники, налетчики, шулера, проститутки… Но папа и два его брата славились даже на Молдаванке. Жена старшего, Соня, такая была невероятная красавица, что не пристать к ней на улице было просто неприлично. И вот они пускали вперед Соню, а сами шли следом, три амбала. К Соне, естественно, чалились – и братья давали гастроль. Они были сущие артисты в драке, папа и его братья.

В общем, у меня был выбор: я мог стать бандитом или оперным певцом. Но для бандита я был слишком худой. К тридцати трем годам, уже женатый, я имел сорок семь килограммов живого веса. А в детстве меня практически не было видно. Но канавские меня не трогали. Не потому, что я тесно соседствовал с оперным театром и был такой исключительный красавец, а потому, конечно, что мой папа был знаменитый футболист. А футбол в Одессе – это наше все. На Брайтоне я недавно познакомился с одним сапожником: этот старик живет в Америке уже десять лет, и до сих пор у него висит футбольная таблица, где он ведет запись всех матчей «Черноморца». Он десять лет живет в Нью-Йорке, этот тип!

Мой папа играл до старости. Он имел колоссальную выдержку. Три раза он сидел в фашистских концлагерях. И все три раза бежал. В Одессе его уже вели на расстрел. Он дал конвойному обручальное