Одесский юмор: Антология

в самом деле хотела укусить; с ней это бывало, я знал; и опять в торжестве отчаяния я шепотом повторил свое оскорбление:

– Это правда…

Странная оказалась у нее манера кусаться. Это было не так больно, как я ожидал, – или если больно, то совсем по-другому. Оглядываясь теперь на то время, я вынужден прийти к заключению, что Белка была много старше своих лет. Укус ее тянулся без конца, века за веками, я задыхался, сначала это была пытка, но потом, по мере того как скользили века за веками, пытка прошла, осталось только что-то новое и – не умею рассказать, какое. Вдруг это кончилось, я был свободен. Я не хотел встать; я сидел на полу, спрятав лицо в не знаю чью сорвавшуюся кофточку. Еще с секунду длилось молчание; потом я опять услышал ее голос, несколько издали, голос спокойный, холодный и повелительный:

– Этого чтоб больше не было.

Она ушла, а я плакал одиноко о своем унижении и о многом другом. Кися пробралась ко мне на цыпочках и присела рядом; она всхлипывала, но все же гладила меня по голове и повторяла, утешая:

– Это ничего, ведь ты ей тоже дал сдачи.

Она знала, что это неправда; но, может быть, и Кися была женщина.

(?)

Александр Архангельский

Мой первый сценарий Пародия на И. Бабеля

Беня Крик, король Молдаванки, неиссякаемый налетчик, подошел к столу и посмотрел на меня. Он посмотрел на меня, и губы его зашевелились, как черви, раздавленные каблуками начдива-восемь.

– Исаак, – сказал Беня, – ты очень грамотный и умеешь писать. Ты умеешь писать об чем хочешь. Напиши, чтоб вся Одесса смеялась с меня в кинематографе.

– Беня, – ответил я, содрогаясь, – я написал с тебя много печатных листов, но, накажи меня Бог, Беня, я не умею составить сценариев.

– Очкарь! – закричал Беня ослепительным шепотом и, вытащив неописуемый наган, помахал им. – Сделай мне одолжение, или я сделаю тебе неслыханную сцену!

– Беня, – ответил я, ликуя и содрогаясь, – не хватай меня за грудки, Беня. Я постараюсь сделать об чем ты просишь.

– Хорошо, – пробормотал Беня и похлопал меня наганом по спине.

Он похлопал меня по спине, как хлопают жеребца на конюшне, и сунул наган в неописуемые складки своих несказанных штанов.

За окном, в незатейливом небе, сияло ликующее солнце. Оно сияло, как лысина утопленника, и, неописуемо задрожав, стремительно закатилось за невыносимый горизонт.

Чудовищные сумерки как пальцы налетчика зашарили по несказанной земле. Неисчерпаемая луна заерзала в ослепительном небе. Она заерзала, как зарезанная курица, и, ликуя и содрогаясь, застряла в частоколах блуждающих звезд.

– Исаак, – сказал Беня, – ты очень грамотный и носишь очки. Ты носишь очки и ты напишешь с меня сценарий. Но пускай его сделает только Эйзенштейн. Слышишь, Исаак?

– Хвороба мне на голову! – ответил я страшным голосом, ликуя и содрогаясь. – А если он не захочет? Он работает из жизни коров и быков, и он может не захотеть, Беня.

– …в Бога, печенку, селезенку! – закричал Беня с ужасным шепотом. – Не выводи меня из спокойствия, Исаак! Нехай он крутит коровам хвосты и гоняется за бугаями, но нехай он сделает с моей жизни картину, чтоб смеялась вся Одесса: и Фроим Грач, и Каплун, и Рувим Тартаковский, и Любка Шнейвейс.

За окном стояла неистощимая ночь, она сияла, как тонзура, и на ее неописуемой спине сыпь чудовищных звезд напоминала веснушки на лице Афоньки Бида.

– Хорошо, – ответил я неслыханным голосом, ликуя и содрогаясь. – Хорошо, Беня. Я напишу с твоей жизни сценарий, и его накрутит Эйзенштейн.

И я пододвинул к себе стопку бумаги. Я пододвинул стопку бумаги, чистой, как слюна новорожденного, и в невообразимом молчании принялся водить стремительным пером.

Беня Крик, как ликующий слепоглухонемой, с благоговением смотрел на мои пальцы. Он смотрел на мои пальцы, шелестящие в лучах необузданного заката, вопиющего, как помидор, раздавленный неслыханным каблуком начдива-десять.

Раскаянье Пародия на Ю. Олешу

Директору треста пищевой промышленности, члену общества политкаторжан Бабичеву.

Андрей Петрович!

Я плачу по утрам в клозете. Можете представить, до чего довела меня зависть. Несколько месяцев назад вы подобрали меня у порога пивной. Вы приютили меня в своей прекрасной квартире. На третьем этаже. С балконом.

Всякий на моем месте ответил бы вам благодарностью.

Я возненавидел вас. Я возненавидел вашу спину и нормально работающий кишечник, ваши синие подтяжки и перламутровую пуговицу трикотажных кальсон.

По вечерам вы работали. Вы изобретали необыкновенную чайную колбасу из телятины. Вы думали о снижении себестоимости обедов в четвертак. Вы не замечали меня.

Я лежал на вашем роскошном клеенчатом диване и завидовал вам. Я называл вас колбасником и обжорой, барином и чревоугодником.

Простите меня. Я беру свои слова обратно. Кто я такой? Деклассированный интеллигент. Обыватель с невыдержанной идеологией. Мелкобуржуазная прослойка.

Андрей Петрович! Я раскаиваюсь. Я отмежевываюсь от вашего брата. Я постараюсь загладить свою вину. Я больше не буду.

У меня неплохие литературные способности. Дайте мне место на колбасной фабрике. Я хочу служить пролетариату. Я буду писать рекламные частушки о колбасе и носить образцы ее Соломону Шапиро.

Это письмо я пишу в пивной. В кружке пива отражается вселенная. На носу буфетчика движется спектральный анализ солнца. В моченом горохе плывут облака.

Андрей Петрович! Не оставьте меня без внимания. Окажите поддержку раскаявшемуся интеллигенту.

В ожидании вашего благоприятного ответа остаюсь уважающий вас

Николай Кавалеров

P. S. Мой адрес:

Здесь, вдове Аничке Прокопович – для меня.

Я спешно… Пародия на В. Катаева

(«Капитанская дочка»)

Я спешно приближался к географическому месту моего назначения. Вокруг меня простирались хирургические простыни пустынь, пересеченные злокачественными опухолями холмов и черной оспой оврагов. Все было густо посыпано бертолетовой солью снега. Шикарно садилось страшно утопическое солнце.

Крепостническая кибитка, перехваченная склеротическими венами веревок, ехала по узкому каллиграфическому следу. Параллельные линии крестьянских полозьев дружно морщинили марлевый бинт дороги.

Вдруг ямщик хлопотливо посмотрел в сторону. Он снял с головы крупнозернистую барашковую шапку и повернул ко мне потрескавшееся, как печеный картофель, лицо кучера диккенсовского дилижанса.

– Барин, – жалобно сказал он, напирая на букву «а», – не прикажешь ли воротиться?

– Здрасте! – изумленно воскликнул я. – Это зачем?

– Время ненадежное, – мрачно ответил ямщик, – ветер подымается. Вишь, как он закручивает порошу. Чистый кордебалет!

– Что за беда! – беспечно воскликнул я. – Гони, гони! Нечего ваньку валять!

– А видишь там что? – Ямщик дирижерски ткнул татарским кнутом на восток.