Одесский юмор: Антология

демократичный талант Утесова проявился наиболее ярко… А теперь воспоминание. Личное. Когда-то, в конце 60-х, я имел мало с чем сравнимое удовольствие увидеть в театре МГУ «Наш дом» спектакль по пьесе Семена Кирсанова «Сказание о царе Максе-Емельяне…» Жаль, что размеры тома не позволяют опубликовать эту веселую и виртуозную фантазию нашего земляка полностью…

В. X.

Леонид Утесов

Сад «Трезвость»

Одесса – родина не только писателей и музыкантов. В Одессе был еще эстрадный конвейер.

Сад «Общества трезвости». Нигде не было такого количества пьяных, как здесь.

В саду драматический летний театр, но его посещают мало. Открытая эстрадная площадка – вот притягательная сила.

Заведовал этой площадкой господин Борисов. Это высокого роста человек с быстро бегающими глазами. Говорит он на «о» и отчаянно картавит. Он не только администратор. Он сам артист. И не только он – вся его семья выступает на эстраде.

– Зачем мне программа? Я сам программа.

– Один?

– Зачем один? Я – куплеты. Я и жена – русско-еврейский дуэт. Дочка Софочка – чечетка и младшенькая, Манечка, – «вундеркинд цыганских романсов».

Но такой разговор ведется для того, чтобы сбить цену артисту, которого он нанимает.

Получить дебют у Борисова ничего не стоит. Не надо быть артистом. Можно выступать первый раз в жизни. Нужно только прийти к господину Борисову и сказать:

– Господин Борисов, я хочу сегодня выступить в программе.

– Пожалуйста, дирекцион (ноты) у тебя есть?

– Есть.

– Миша! А ну, порепетируй с этим пацаном. Вечером он пойдет четвертым номером.

Вечером дебютант выходит на сцену и в меру своих сил старается доставить удовольствие скромной аудитории пьяных и полупьяных посетителей сада «Общества трезвости».

Если то, что он делает, нравится, его вызывают на бис. Стоит дикий крик: «Да-а-вай!» Если не нравится – не менее дикий: «В бу-у-дку!»

Был случай, когда на сцену вышел хорошо одетый, с напомаженной головой и усиками кольчиком молодой человек. После первого куплета раздался единодушный крик: «В бу-у-дку!»

Молодой человек поднял руку, крик прекратился, и он презрительно бросил в публику:

– Жлобы, что вы кричите? Мне это надо – петь куплеты? У меня своя мастерская галстуков. Жлобы! Ну так я не артист.

Зал смолк и с уважением проводил несостоявшегося гения.

Городской сумасшедший

Одесский городской голова – не голова. Городской сумасшедший Марьяшес – голова.

Марьяшеса знали все. Он был своеобразной гордостью Одессы.

Высокий человек с гордой головой. Бородка и усы, давно оставленные без внимания. Поношенный костюм, котелок и увесистая палка. Быстрый шаг и безостановочно движущиеся губы. Он почти бежит. Бежит и шепчет: «Восемнадцать, восемнадцать, восемнадцать…»

Вслед за ним, не отступая, стайка мальчишек.

– Восемнадцать! Восемнадцать! – кричат они ему вслед.

Некоторые даже отваживаются дернуть его сзади за пиджак. Он гневно поворачивается и замахивается палкой. Мальчишки с диким гоготом бросаются врассыпную.

Судьба этого человека страшна.

Он сошел с ума на государственном экзамене по математике. Он, единственный, решил труднейшую задачу и, выкрикнув «восемнадцать», навсегда сделал это число лейтмотивом своей жизни. «Восемнадцать, восемнадцать», – твердит Марьяшес. «Восемнадцать, Восемнадцать», – кричат мальчишки. «Вот идет Восемнадцать», – с грустью говорят взрослые.

Марьяшес может сделать все, что взбредет в его воспаленный мозг. Он заходит в любое кафе. Ему подают все, что он пожелает. Все счета потом оплачивает его брат – врач.

Когда Марьяшес сидит в кафе, одесситы пользуются случаем и, подходя к нему, задают ему различные вопросы.

Он быстро поворачивает голову к вопрошающему и, глядя куда-то в сторону, отвечает всегда лаконично, но точно. Ответ звучит односложно между очередными «восемнадцать».

– Господин Марьяшес, что такое индифферентность?

– Восемнадцать, восемнадцать, равнодушие, – и снова: – Восемнадцать, восемнадцать…

Толчок

Если идти по Тираспольской вверх до Старопортофранковской, то можно уткнуться в площадь, которая называется «Толчок», или «Толкучка» – как кому больше нравится. Здесь с утра до вечера страшная человеческая толчея. Это целый городок из маленьких деревянных ларьков. Ларьки стоят в ряд, образуя улочки. Если бы на углах этих улочек висели таблички, то они, очевидно, гласили бы: «Обувная», «Одежная», «Мелочная», «Шляпная», «Что-угодная».

Здесь действительно все есть. Хотите – новое, хотите – подержанное, все, все.

Владельцы этих мюр-мерилизов – гении торгового дела. Они стоят у дверей своих универмагов и громкими голосами зазывают покупателей.

Улица «Мелочная».

– Мусье, что покупаете?

– Пальто.

– Пальто нет. Есть пластинки Плевицкой.

– Не подойдет.

– Так я не танцевал с медведем.

Улица «Одежная».

– Мусье, что ищете?

– Пальто.

– Прошу в магазин. Яшка, дай-ка тое пальтишко на диагоналевой подкладке «дубль фас». С Парижа. А ну, прикиньте это пальтишко.

Пальто на покупателе.

– Но оно же широкое.

– Игде? (Продавец берет пальто сзади и собирает в кулак складки.) А ну, попробуйте застегнуть.

– Узко, не застегнуть.

– А теперь? (Отпускает.)

– А теперь широко.

– Это пальто «пневматик», хотите – оно узкое, хотите – широкое. Снимите, вы можете его растянуть.

И тут начинается самое главное – торг. Это уже искусство. Продавец запрашивает, заранее зная, что покупатель будет давать в десять раз меньше.

– Сколько?

– Тридцать.

– Что?!

– Рублей.

– Я думал – копеек.

– Ну двадцать.

– Что?

– Рублей.

– Два.

– Несходно, чтобы вы были здоровы.