лук голодны.
Перкар стоял в нерешительности. Его видения рассеялись, как горстка пыли. Он отряхнул штаны и подошел к Нгангате.
– Спасибо, – сказал он.
Нгангата, отведя взгляд, кивнул.
– Пойдем поужинаем.
И когда друг улыбнулся, Перкар улыбнулся ему в ответ.
– Принцесса?
Хизи, разбуженная знакомым голосом, подумала, не сердится ли на нее Тзэм и что Квэй приготовила на завтрак. Но явью, а не сном, были красные пески и незнакомые голоса. Но Тзэм – Тзэм был с ней рядом. Он ей не снился.
– Тзэм! – Хизи бросилась к нему, спрятала лицо на его необъятной груди. – Ты будешь жить, Тзэм!
Великан слабо ухмыльнулся.
– Не теряю надежды, принцесса, уж ты поверь мне.
Он рассеянно оглядел кипарисовые столбы и закопченные сажей стены хижины, в которой их поселили.
– Не понимаю, где мы находимся, – признался Тзэм.
– Дай я напою тебя, – предложила Хизи. – И потом все расскажу.
Девочка похлопала его по плечу и вышла к источнику внизу холма, который показала ей Утка. Ей нужно было столько всего рассказать Тзэму – столько всего неясного… И потом, Хизи многого не знала. Где теперь Ган и Квэй? Уж не замучили ли их после побега Хизи? Может, их уже нет в живых? Наверное, она никогда не узнает об их судьбе. Зачерпнув воды, Хизи на миг пожалела, что отказалась от своей силы. Ведь тогда она могла бы спасти Гана и Квэй. Но если бы то пламя разгорелось в ней до конца, она сама пропала бы и много, много людей погибло бы тогда…
Тзэм с жадностью выпил воду и с расширившимися от изумления глазами выслушал все, что случилось, пока он был в забытьи.
– Что же нам теперь делать? – спросил он у Хизи.
– Не знаю, – ответила девочка. – Надеюсь, ты останешься со мной. Я не перенесу разлуки с тобой.
– Конечно же, принцесса, я твой верный слуга.
– Нет, – возразила Хизи. – Я больше не принцесса, и ты не слуга. Ты теперь останешься со мной только по доброй воле.
Тзэм кивнул и сел на постели, задумчиво глядя сквозь яркий прямоугольник дверного проема.
– Мне бы хотелось выйти из дома, – сказал он.
– Но я не знаю…
– Пожалуйста…
Она не могла помочь Тзэму встать на ноги, но, как оказалось, он нуждается только в ее разрешении. Выбравшись на солнышко, Тзэм прислонился к беленой стене хижины и всмотрелся в даль.
– Мне бы хотелось разыскать племя, откуда родом моя мать, – сказал он. – Она часто рассказывала мне о них…
– Мы можем отправиться туда вместе, – предложила Хизи.
– Не сейчас, – сказал Тзэм, – но потом когда-нибудь…
– Когда-нибудь, – повторила Хизи и улыбнулась. Она положила руку ему на плечо и тоже вгляделась в даль.
ЭПИЛОГ. ОСЕНЬ
Миновал месяц, небо стало чистым и холодным. С севера на юг, где сияло теплое солнце, тянулись стаи уток и гусей. Порывы ледяного ветра заставляли их поторапливаться. Менги много трудились в эти дни. Приручали лошадей, путешествовали: к Реке за орехами и ягодами, в горы за дичью и сосновыми шишками.
Тзэм поправлялся медленно, хотя менг-целитель объявил, что он останется жить, и намекнул на помощь неких богов. Перкар, который не мог пребывать в праздности, устроил охоту, в которой участвовали Нгангата и несколько юношей-менгов. Было решено взять с собой женщин, чтобы устроить долгую стоянку. Женщины должны были разбивать шатры, рыть ямы для костров и сооружать рамы для просушки шкур, пока мужчины охотятся. Хизи училась у женщин племени собирать орехи, выкапывать корешки, скоблить шкуры. Работа была тяжелой, и не однажды девочка с тоской вспоминала дворец, где за нее все делали слуги. Женщины, которые обучали ее, были добры, но часто раздражались. Они не понимали, почему девочка не владеет простейшими навыками. Но Хизи оказалась талантливой ученицей, и вскоре они уже беседовали с ней запросто, беззлобно подсмеиваясь над ошибками в произношении. Мужчины, оставляя стоянку на несколько дней, всегда возвращались с дичью, и женщины только и говорили, что о Нгангате и его луке. Перкара как охотника ценили меньше, но и он часто бывал удачлив на охоте и, возвращаясь, сиял от гордости, «как мальчишка, которого учат охотиться», восклицали женщины.
Прожив на стоянке полмесяца, Хизи почувствовала удовлетворение: ее пальцы все более ловко справлялись со своей задачей, а язык все меньше и меньше запинался на трудных словах незнакомого языка. Один из юных воинов принялся ухаживать за ней, и она сделалась предметом добродушных сплетен, хоть и старалась держаться от воздыхателя поодаль. Урок, который преподал ей Йэн – или Гхэ? – не так-то просто было забыть. Это было одно из трех наиболее болезненных воспоминаний. Дворец и свою семью она уже почти позабыла. Они, как говорят, были ей родные, но не близкие. Но она скучала по Квэй и Гану и очень боялась за них. Она часто думала, что же Ган написал в письме, которое увез сбежавший Цэк.
