поверху шел ряд острых железных зубцов. У ворот подобно часовым возвышались статуи: святой Андер с удлиненным мрачным лицом сжимал в руке молот, а святая Дан была изображена в венке из роз, и по ее щекам стекали слезы.
К тому же около ворот прохаживался здоровенный детина средних лет, в темно-серой ливрее; такова была форма рыцарей-священнослужителей, в обязанность которых входило охранять покой мертвых.
– Добрый вечер, принцесса Энни, – поклонился он, завидев всадниц.
– И вам желаю приятного вечера, сэр Лен, – приветливо ответила Энни.
– Я так понимаю, вы снова пожаловали сюда, не сообщив никому, куда направляетесь, – сказал он и почтительно снял шлем, открыв заплетенные в косы каштановые волосы, обрамлявшие лицо столь плоское, грубое и суровое, что оно казалось высеченным из камня.
– Кто вам об этом сказал? Неужели матушка или Фастия были здесь и расспрашивали обо мне?
Губы рыцаря тронула едва заметная улыбка.
– Я не имею права рассказывать вам об их посещениях, принцесса, точно так же, как не должен рассказывать им о ваших. Иначе я нарушу свой обет. Я храню молчание о том, кто сюда приходит и каким занятиям предаются посетители. Вы это знаете, принцесса, и являетесь сюда, когда вам заблагорассудится, не опасаясь, что ваши родители проведают об этом.
– Вы что, не хотите пускать меня?
– Я не имею права не пускать вас, принцесса, и это вам тоже известно. Проходите.
– Благодарю вас, сэр Лен.
Когда девушки вошли в ворота, сэр Лен ударил в медный колокол, тем самым давая знать покоящимся за оградой королям, что к ним явились гости.
Энни вновь ощутила знакомую щекотку внутри – верный признак того, что на нее устремлены ледяные взгляды призраков.
«Я тебе покажу, Фастия, противная ты зануда, – усмехнулась она про себя. – Ты пожалеешь о своих словах».
Энни и Остра соскочили с лошадей и привязали их у ограды, за которой спали вечным сном мертвецы королевского рода Отважных. За оградой находился также небольшой алтарь, усыпанный свежими и высохшими цветами; там же стояли свечи – наполовину сгоревшие и целые, и чаши, от которых исходил запах меда, вина и дубового пива. Энни зажгла одну свечу, и обе девушки преклонили колени, чтобы произнести молитву. Свинцовые плиты были холодными и жесткими. Где-то поблизости гомонили сойки и вороны, и их голоса сливались в нестройный тревожный хор. Губы Энни шептали священные слова:
Закончив молитву, Энни схватила подругу за руку.
– Идем, – едва слышно выдохнула она.
Девушки проскользнули в огромный дом, где покоился прах дальних и ближних предков Энни. Там ее усопшие тетки и дяди устраивали полночные балы, а ее маленький братец Авьен играл в своей мраморной колыбели. Они обогнули колоннаду из красного мрамора, миновали украшенную бронзой арку, прошли через дворец меньшего размера, где нашли пристанище королевские кузены, которые, без сомнения, и после смерти продолжали предаваться своему излюбленному занятию – заговорам и интригам против августейших родственников. Наконец девушки оказались во внутреннем дворе, где могучие старые деревья бросали тень на каменные стены.
За многие годы Остра и Энни успели протоптать к гробнице тропинку, и по мере того как ноги их росли, тропа становилась все шире. Неистовые святые не жаловались на это, не поражали их лихорадкой или сыпью, и девушки считали, что мертвые на них не в претензии. Все прочие следы своего пребывания они тщательно скрывали – прятали циновки, сплетенные из виноградной лозы, за камень, который можно было с легкостью отодвинуть.
Однако Энни была уверена, что визиты их остаются тайной лишь потому, что такова воля Виргеньи. На протяжении двух тысяч лет она скрывала от посторонних взоров свою гробницу, открыв ее только Энни и Остре. И несомненно, королева не желала, чтобы о месте ее упокоения узнал кто-нибудь еще.
Опустившись на колени, Энни приблизилась к каменному саркофагу.
С того дня, как подруги впервые обнаружили гробницу, им не разу больше не удалось сдвинуть тяжелую крышку. Поразмыслив, Энни поняла: королева не хочет, чтобы она заглядывала внутрь, – и оставила всякие попытки.
И все же между крышкой и саркофагом по-прежнему оставалась едва заметная щель.
– Слушай, Остра, у тебя есть с собой стило и фольга? – спросила Энни, благоговейно дотрагиваясь до крышки.
– Энни, прошу тебя, не надо из-за меня навлекать на Фастию проклятие, – взмолилась Остра.
– А я и не собираюсь навлекать на нее проклятие, – отрезала Энни. – Но слегка наказать ее необходимо. Она становится невыносимой. Ни мне, ни тебе житья от нее не стало. Надо же, придумала – угрожать, что нас разлучит.
– Раньше она была совсем другой, – напомнила Остра. – Помнишь, как она с нами играла. Она была самой лучшей нашей подругой. Наряжала нас, делала нам прически, вплетала в волосы цветы.
– Это было давно. А с тех пор как Фастия вышла замуж, ее словно подменили. Теперь она нам не подруга, а надзирательница.
– Попроси у королевы, чтобы Фастия стала прежней, веселой и доброй. А наказывать ее не надо. Я не хочу, чтобы она заболела какой-нибудь страшной болезнью.
– Да и я не хочу, – пожала плечами Энни. – Страшная болезнь – это слишком даже для Фастии. А вот чирей на заднице ей не помешает. Или хотя бы несколько прыщей на ее хорошеньком точеном носике.
