Дверь открылась, и вошел человек лет тридцати, с серыми глазами, его округлый, мягкий подбородок скрывала рыжеватая двухнедельная щетина.
– Входи, капитан Андроков, – тихо сказал Петр.
– Благодарю, господин капитан.
Петр уселся в кресло и указал на такое же напротив:
– Присаживайся.
Капитан Андроков сел, лицо его выражало беспокойство.
– Капитан, ты хорошо служил мне и России. Особенно я запомнил смелость, проявленную тобой в Пруссии.
– Благодарю вас, господин капитан.
– Я уверен, что ты любишь свою страну.
– Надеюсь, я не давал вам повода в этом сомневаться, господин капитан.
Петр почувствовал раздражение, и лицо его судорожно дернулось, отчего раздражение только усилилось. Как он ненавидел этот свой недостаток! Когда он вновь заговорил, голос его уже не был тихим и спокойным, как вначале:
– Так зачем же ты, Илья Михайлович Андроков, отпустил бороду?
Страх отразился на лице Андрокова: то ли вопрос царя его напугал, то ли его раздражение.
– Отвечай! – возвысил голос Петр.
– Господин капитан, священник говорит…
– Ах, священник говорит! А скажи-ка мне, Илья Михайлович, кто царь?
– Вы, господин капитан.
– Так кто стоит над всеми священниками и самим патриархом? Кому они подчиняются?
– Вам, сударь.
– Мне! И никому другому! – Петр ударил себя в грудь.
– И, господин капитан, простите меня… но еще Богу.
– Богу?! И ты что думаешь, что Всемогущему Богу есть дело до твоей бороды? Хм. Ты что, и в самом деле так думаешь? Ты что, жить без нее не можешь? Или Бог от тебя отвернется по причине отсутствия у тебя бороды?
Андроков совсем смешался:
– Сударь, так то ж старый русский обычай. А священник говорит, что мы должны держаться обычаев наших отцов и дедов.
– Патриарх, капитан, страдает оттого, что он не царь, а священники слезы горькие льют, что их в губернаторы не пожаловали. И вот когда ты слушаешься их и поступаешь так, как они тебе велят, то делаешься пешкой в их игре. Ты глупо себя ведешь. Все эти старые обычаи держат нас в темноте, на задворках Европы. И попам выгодно держать людей в темноте, потому что темными и забитыми куда как легче управлять.
Мышцы лица опять предательски дернулись, и он замолчал, чтобы вздохнуть поглубже.
– Послушай меня, дурачина, – снова заговорил Петр. – Ты думаешь, твоя борода – пустяк? Ты отпустил ее и тем самым просто выказал свое благочестие? Но это не так. Твоя борода сделала тебя моим врагом. Это Богу безразлично, есть у тебя борода или нет, а царю России это не безразлично. В моих глазах это означает, что ты вступил в сговор со староверами, которые до сих пор оплакивают стрельцов. Ну а стрельцов-то ты, конечно же, помнишь. Тоже мне, возомнили, что они лучше царя знают, как надо управлять страной. Неужели ты был совсем несмышленышем и не видел, как летели их отрубленные головы?
У Андрокова вконец сдали нервы, он потупился, не в силах выдержать взгляд царя.
– Видел, ваше величество, – пробормотал он. – Мой отец водил меня смотреть казнь.
– Ну, вот и хорошо. А теперь послушай меня, капитан Илья Михайлович, у меня есть к тебе вопрос поважнее предыдущего.
– Слушаю, господин капитан.
– В этом нет ничего страшного, – сказал Петр, кладя на стол кожаный футляр. Он открыл его, внутри лежала бритва. – Скажи мне, чего ты желаешь: жить и служить России или отправиться к стрельцам в ад?
Капитан расправил плечи и снова поднял глаза на Петра:
– Я не трус, господин капитан.
– Так я и не говорю, что ты трус. Я, кажется, спросил тебя совершенно о другом, вот и хочу на то, другое, услышать твой ответ.
Капитан помолчал, затем кивнул:
– Я ошибку совершил, господин капитан, простите мне мою бороду.
– Ну, хватит, – мрачно сказал Петр, поднимаясь с кресла. Андроков напряженно наблюдал, как царь взял в руки блестящее лезвие и направился к нему.
Петр был хорошим плотником, а вот цирюльником – увы, и к концу процедуры лезвие сделалось красным
