ведите, оттого и гостиной убрать было нельзя… ну, скажите, на что это похоже?..
Маша: Да право-с — где же было пройти?..
Софья Матвеевна: Ступай! Да пошли барышень… пора обедать…
Маша: Барышни-с еще не одеты…
Софья Матвеевна: Как не одеты? На что это похоже?
Маша: Да вы приказали им подождать, пока новые платья принесут от портнихи…
Софья Матвеевна: Да неужли еще Василий не пришел?..
Маша: Нет-с еще, он только сейчас пошел — а портниха на Невском…
Софья Матвеевна: Отчего же он так долго не шел?..
Маша: Вы приказали ему подождать, пока нянюшка не возвратятся…
Софья Матвеевна: А нянюшка отчего так долго не возвращалась?..
Маша: Она говорит, что вы приказали ей подождать себя у цветочницы…
Софья Матвеевна: Ах! в самом деле — я и забыла за ней заехать… Да все это вздор — все бы можно было успеть… поди скажи барышням, чтоб скорее одевались, как-нибудь… Вот, господин профессор, мое житье! Ну что прикажите делать? Никак не могу порядка завести в доме, что ни прикажешь — всегда найдут предлог не исполнить.
Долго мне толковала Софья Матвеевна о своих домашних несчастиях, наконец пошли мы обедать. Отгадайте, каков был стол? То не дошло, потому что поздно приказано, то не удалось, потому что того-то в доме не случилось, — но всего забавнее, что после обеда, выходя в переднюю, я не нашел своей шинели! — ее украли! Федор, запуганный барынею за то, что заставил меня дожидаться, рассудил за благо, во избежание подобной беды, не запирать двери, а между тем вышел в столовую, этой минутой и воспользовался какой-то проходящий!
— Ну скажите, что тут делать? — говорила мне сконфуженная Софья Матвеевна. — Ну, как совладать с хозяйством?
Не хотел я огорчать ее, а очень бы мне хотелось отвечать ей:
стоит
1) знать, что приказываешь;
2) не требовать невозможного, как, например, того, чтобы человек был в одно время в двух различных местах.
Такое хозяйство, хоть богатое и пребогатое, называется
Лекция 32
Есть у меня старый знакомый, Василий Сидорыч, — грамоты не знает, а мужик богатый, не один мильон он на своем веку на счетах перекинул; торгует он дегтем и сальными свечами; дом у него каменный, трехэтажный; в нем есть большие золотые полосы по карнизу, на потолке презатейливая живопись, только в этих комнатах никто не живет: они —
Куда! Мой молодец и руками и ногами.
— Что вы, батюшка, — говорит, — статное ли дело в парадных комнатах жить; они у меня на случай — когда случится праздник давать, а ведь вы знаете, ко мне такие люди ездят, и графы, и князья.
— Знаю, Василий Сидорыч, да ведь праздник-то бывает у вас раз в год, а зачем остальные-то триста шестьдесят пять дней вам жить в тесноте; ведь вот и вы, и Матрена Кирилловна часто на голову жалуетесь — это оттого, что у вас внизу сыро и чадно…
— Эх, батюшка, уж это не от чада; поди-ка у нас в свечном магазине и не такой дух — да люди живут здоровехонько, а у меня, видно, уж болезнь такая… и лекарство принимал, ничто не помогло…
— Ну да как же такая болезнь и у вас, и у Матрены Кирилловны, да и у деток, а ведь у вас, слава тебе Господи, их человек десять…
— Ну, да уж это, видно, так родом пошло…
— Перейдите только наверх, Василий Сидорыч, — увидите, что не будет ни у кого голова болеть…
— Эх, батюшка, легко ли дело перетаскивать всю домашнюю рухлядь… да и тогда парадные комнаты будут хоть брось, тотчас загрязнят…
— Да уж будто нельзя в комнате жить, и жить чистенько…
— И! где это видано, чтобы там, где живут, да чисто было; тут и посуда, и кушанье, и бабы всякого хлама натаскают, и ребятишки загрязнят, и на ногах со двора грязи наносят…
— Можно против того меры принять: бабам не позволять хлама таскать, а коли принесут, так и вон вынести; ребятишек от дрязга отучать, а у дверей сделать щетки да веревочницы…
— Эх, батюшка, все это вы так говорите; ведь дело домашнее — как за всем усмотреть; и хлопот-то сколько! да и стоит ли того! Уже здесь живем, все равно, хоть в полгорницы сора натаскай — горя мало, зато верхние комнаты чистые…
Вот каков мой мильонщик! Поди сговори с ним!
Однажды зазвал он меня к себе обедать, — так, говорит, по-домашнему, щей похлебать. Я согласился, хотя, признаюсь, принял свои меры и дома плотно позавтракал.
Пришел я, иду мимо кухни, заглянул — индо страшно стало: народу набралось в нее видимо- невидимо; сидельцы, артельщики, извозчики, бабы… столы черные, грязные, на столах и подсвечники, и сальные огарки, и банки с ваксой, и щетки; на скамьях постели, платье; у плиты висит зипун, сушится; кухарка отдвинет сальные подсвечники и банки, поскоблит немного стол ножичком, да и ну котлеты валять…
Василий Сидорыч принял меня радушно, посадил на почетное место и начал чествовать. Да что, говорит, вина мало, — а чего, на столе уж бутылок шесть разных вин стояло, да все с такими странными названиями; я прочел на билетцах:
За столом служили две немытые девки…
— Подай-ка, девка, шампанского, — закричал хозяин, — для гостя бутылочку раскупорить… Да что вы, батюшка, ничего не кушаете, от нашей хлеба-соли отказываетесь?..
— Нет, Василий Сидорыч, очень доволен вашим угощением, только правду вам скажу, я малу толику побаиваюсь…
— Чего это, батюшка?
— Да я вот видел у вас, в кухне, кастрюльки худо полужены…
— Ах, мои светы! Вот то-то вы, ученые люди, все вам в невидаль; а кастрюльки нет недели, как лудили…
— Как лудили, Василий Сидорыч?
— Ну, известно, как лудят… я сам видел…
— Полуда полуде розь, иная полуда с двух раз сойдет, все равно что не лудили…
Меж тем блюдо за блюдом — уж какие они были, и назвать не умею, и все приправлены лимоном да сахаром; кухарка говорила, что ее так одна немка учила, говоря: «Что бы ни было, положишь лимона — пахнет, положишь сахара — сладко». Мученье мне было, да и только; возьмешь на тарелку — и противно и страшно; так и думаешь, что яда съешь — да еще и яд-то невкусный; вот уж я на хитрость пустился: режу, режу да развожу на тарелке, — а отвернется хозяин — иное и под стол; а он-то чествует, да угощает, да еще подсмеивается…
— Так-то вы, батюшка, думаете, что мы отравить вас хотим. Это, батюшка, все в вас от науки — а мы вот так просто живем, да Бог милует. Послушайте, батюшка, вы там как хотите себе судите, а я вам скажу,