— Боюсь, что нет, но я переведу. Но ты понял его идею? Это вещество едва ли существует в реальности, это просто предельное совершенство сродств.
— Да, в его расчетах я не могу найти какой-то погрешности, но ошибка должна быть вот здесь. Идея абсурдная.
— Почему? И что из того, что Ньютон этого не знал?
— Не произноси его имени.
Василиса внимательно посмотрела на Франклина:
— Бенджамин, ты злишься на меня?
Он заметил, что на нем сосредоточились взгляды всего кружка Василисы.
— Давайте поговорим в зале, — предложил Франклин.
— Хорошо.
Они прошли в зал, и Василиса встала напротив, сложив на груди руки:
— А теперь объясни мне причину твоей грубости.
— Грубости? Я бы назвал это сдержанностью. Я почти забыл о предательстве, что сидит в тебе, но твой друг, мадам де Моншеврой, напомнила мне об этом. Ты была там, когда убили Ньютона. И ты приложила к этому руку?
— Ради всего святого, Бенджамин, не веди себя как наивный ребенок. Мы с Адрианой делали то, что было в наших силах. Что бы ты сделал, если бы какой-то безумец заставил падать на землю воздушный корабль, на борту которого находятся все твои друзья и твой малолетний сын?
— Ничего бы этого не случилось, если бы ты и тебе подобные без всякой на то причины не атаковали вначале Прагу, а затем и Венецию.
— Ну, в таком случае это ошибка царя. Ты не со мной, ты с ним своди счеты. К твоему сведению, у меня не было тех сил и знаний, которыми обладала Адриана. Но если бы я могла это сделать, то сделала бы без всяких колебаний. Бенджамин, Ньютон пал жертвой войны. Война — это всегда жертвы. Чем ты занят последние месяцы? Разве не ты прилагаешь все усилия, чтобы правдами и неправдами привлечь на свою сторону народы, с которыми ты только что воевал, призываешь их забыть недавно пролитую кровь и обиды? Ты что, стал лицемером?
Похоже, было, что Василиса теряла присущее ей самообладание, Франклин по опыту знал силу ее страстного темперамента.
Он хотел ответить ей спокойно, убедить в своем праве на справедливый гнев, но понял, что она уже на взводе и готова обрушить на него весь свой пламенный гнев. Ему от этого сделалось больно, он помолчал немного и сказал:
— Давай еще раз взглянем на формулу. И объясни мне, зачем эти теоретизирования в такой ответственный момент?
Гневное выражение сошло с лица Василисы, и она повела его назад в комнату.
— Эти теоретизирования необходимы. Если расчеты окажутся верными, тогда рождается новый способ растворения машин Сведенборга, отличный от твоего. Ты предлагаешь разорвать связь между эфирными силами и материей, но что, если они одинаковые, подобно различным нотам одной и той же музыкальной гаммы? Что, если отличие между ними определяется лишь тем, насколько туго натянута струна на скрипке?
— Я допускаю подобный аргумент.
— В таком случае, если мы изменим высоту звука…
— Чего? Вселенной?
— Да.
— Это безумие.
— Вовсе нет. Дай мне возможность представить все аргументы.
Франклин внимательно посмотрел в лицо Василисы, не в силах понять, что заставляет ее заниматься такой вопиющей глупостью.
— Я могу дать тебе два часа — это все, чем я располагаю.
— Этого достаточно.
Через час он был полностью поглощен идеей и даже принялся высказывать собственные соображения.
— Даже если мы в общих чертах примем эту гипотезу, — осторожно произнес Франклин, — нам потребуются эксперименты, доказывающие ее состоятельность. И прибор, который сможет изменить саму гармонию сфер… я продолжаю считать создание такого прибора невозможным… ну а что, если это все-таки возможно? Каким образом мы можем просчитать последствия его применения? Если мы сможем растворить машины тьмы, что еще растворится вместе с ними или возникнет в результате? Планеты могут удалиться друг от друга на неопределенное расстояние или возгореться ядовитым пламенем!
Василиса нахмурила лоб:
— Мы согласны, это крайняя мера, но если это единственный шанс остановить машины тьмы, почему бы им не воспользоваться?
— Разве, уничтожив Вселенную, мы сохраним свои жизни? Ты широко мыслишь, Василиса.
Красные Мокасины поднял руки и вмешался в их полемику:
— Если все пути ведут к смерти, почему же не выбрать тот, который вместе с нами уничтожит и наших врагов?
— Это спорный вопрос, мы ведь сейчас говорим не о настройке гармонии, например, между эфирографами разной тональности, — сказал Франклин.
Красные Мокасины и Василиса переглянулись, словно обменялись какими-то мыслями, и озвучил эти мысли Красные Мокасины.
— У нас уже есть такой прибор, — сказал он. — Вопрос только в том, как его использовать.
— Что это за прибор?
— Тот же самый, что создает машины тьмы, — сказала Василиса. — Солнечный Мальчик.
Франклин перевел взгляд с одной на другого. Похоже, оба были искренни. Но Василисе нельзя доверять. А что касается Красных Мокасин, так к нему даже Таг относится настороженно. Но они могут достичь цели, если самый безумный поступок остается единственной надеждой. Франклин вздохнул и неохотно сказал:
— Расскажите подробнее.
Василиса посмотрела куда-то за его спину и сказала:
— Бенджамин, к тебе посетитель.
Он обернулся и увидел стоявшую в дверях Ленку.
— Я рад, что ты, наконец, пришла, — сказал он, когда они вышли в заросший сорняками ботанический сад. — Хотя обстановка сейчас очень напряженная.
— И у тебя не найдется времени, чтобы поговорить со мной?
Ленка успела сменить костюм аппалачи на платье из синего атласа и была в нем необыкновенно красива, на мгновение она вернула Франклина в то время, когда они только познакомились. Он вспомнил ее тело, такое мягкое и гибкое в его руках, ее лицо, приближавшееся к его лицу для поцелуя, ее спящую утром, когда сползшие простыни обнажали столь соблазнительные формы, что и Пигмалиону трудно было бы вообразить и еще труднее изваять.
— Ленка, конечно, найдется, но только совсем немного: столько важных вопросов, и все они требуют безотлагательного решения.
— Более важных, чем я? В этом и есть правда, не так ли? Я не дура, Бенджамин Франклин. Я понимаю, что поставлено на карту, несмотря на то, что ты все скрывал от меня.
— Я ничего не скрывал… да и не мог. Ты все это время избегала меня и не разговаривала со мной, хотя я искал тебя.
— Я думала.
— О чем?
— О том, как мы познакомились, как влюбились друг в друга, или только думали, что влюбились.
