походил на резной дуб. Ян был в отличной форме. Он бегал из школы домой каждый вечер почти четыре года.

Совершив последний рывок, Ян нырнул под полог акаций, во двор дядюшкиного дома. И чуть не споткнулся от изумления. Постройка была освещена – вся, сверху донизу! Даже лампочка над вставной челюстью – и та горела. Что-то случилось с матерью! Или сестрой!

Ян не пошел к калитке – он перемахнул через глиняный забор и с треском одолел груду кирпичей. Пулей пронесся сквозь дверь и пустую гостиную к занавеске поперек кухни и остановился. Дрожа, отдернул закоптелый батик и вытаращил глаза. Вся семья сидела за обеденным столом, костяные палочки притомились подле лучших тарелок, в деревянных бадьях исходили паром овощи и рис. Родные повернули головы к Яну и улыбались.

Дядюшка встал: в каждой руке – по рюмке хрустально чистой жидкости. Передал одну рюмку Яну, поднял другую и произнес тост:

– За нашего малыша, за Яна, – объявил дядюшка, и его большой рот воссиял фарфором. – Ганьбэй![156]

– За Яна! – Тетушка, сестры, кузены и кузины все встали, воздев рюмки. – Ганьбэй!

Каждый опрокинул в рот глоток жидкости – кроме Яна. Он только моргал да унимал одышку. Мать обошла стол, ее глаза сияли.

– Ян, сыночек, прости нас. Мы прочли твое письмо.

Она передала ему увитую искусными письменами бумагу.

Внизу листа Ян увидел вытисненную официальную печать Народной Республики.

– Тебя пригласили в Пекин на забег. Соревноваться с бегунами со всего мира!

Не дав Яну взглянуть на письмо, дядюшка коснулся вновь наполненной рюмкой рюмки племянника.

– Забег покажут по телевизору во всем мире. Ганьбэй, Ян. Выпей.

Ян пригубил и спросил:

– Какой забег?

– Самый большой. Самый длинный…

Должно быть, марафонский, осознал Ян. Теперь он допил маотай[157] залпом. Крепкая рисовая водка выжгла свой путь к желудку. Марафон? На такую дистанцию – даже на половину – Ян никогда не бегал. Почему выбрали именно его? Ян не понимал.

– Мы все тобой гордимся, – сказала мать.

– Во всем мире, – твердил дядюшка. – Его увидят миллионы. Миллионы!

– Твой отец тоже тобой гордился бы, – добавила мать.

Тут Ян все понял. Председатель местного спортивного комитета был товарищем и коллегой отца: старый друг, честный и преданный, пусть не слишком смелый. Ясно, что это он порекомендовал младшего Яна. Благородный жест, чтобы снять груз с души. После всего, что было.

– Он вышел бы на площадь, сыграл бы на скрипке и спел, сыночек. Вот как он тобой гордился бы.

Ян не был в этом уверен, но подумал, что столь тяжелый груз не снять никакими благородными жестами и забегами с телетрансляцией.

Когда муж высшего ума о Дао          слышит,То стремится с усердием          осуществлять его.Когда муж среднего ума о Дао          слышит,То сомневается – то ли оно есть,          то ли его и нет вовсе.Когда муж низшего ума о Дао          слышит,То над ним смеется громко! И если бы тот хохот не раздался,Оно бы недостойно было Дао,утем Великим, называться![158]

Американские журналисты похлебывали бесплатные напитки во глубине диванов в Клипер-клубе компании «Пан Америкэн» – привилегированном зале ожидания, что располагается на аэровокзале Международного аэропорта Сан- Франциско над головами простых путешественников.

Привилегированном не на словах, на деле. Мало знать о почтенном существовании и местонахождении зала: чтобы войти в него, нужно удостоверить весомость репутации. Не то чтобы журналисты принадлежали к первому классу – они сопровождали того, кто к нему принадлежал. Благодаря чему и оказались пред тайной дверью, миновали привратника и окунулись в дармовую выпивку.

– Как вы себе мыслите, – настырничал один клубный хлебальщик, – чем эта наша забава может цеплять? Чтобы не выглядеть очередной тупой гонкой? Я имею в виду, на какой крючок вы надеетесь поймать аудиторию?

Хлебальщик был крупным управленцем в фирме, владевшей журналом, который оплачивал журналистскую вылазку в Китай, и право на некоторую настырность за этим человеком признавал каждый.

– Я полагаю, что крючок, – отвечал первый журналист, огромный бородатый мальчик, редактор помянутого издания, а равно и виновник вылазки, – должен быть вот каким: спорт как детант[159]. Вспомните, что бамбуковый занавес проломили не Никсон с Киссинджером, а шарик для пинг-понга[160] . Этот забег – первое международное спортивное состязание в Китае после Второй мировой. Как по мне, в этом есть смысл.

Смысл был в том, что он понятия не имел, на какой крючок цеплять аудиторию.

Второй журналист, лысый, безбородый, огромнее и старше первого, мыслил тяжко, напрягши лоб на манер Брандо[161].

– Минуту на размышление, – взмолился он и развернулся к третьему журналисту, неимоверно громадному, с большими голубыми глазами и висящей на пузе чудовищной фотокамерой. – Что скажешь, Брайан? На что думаешь нацелиться?

– Я не могу сделать нужный снимок, пока мой текстовик не придет и не скажет, что ему нужно, верно? – так избежал вопроса третий журналист.

Взгляды метнулись обратно ко второму журналисту; нахмуренный лоб указывал на то, что журналист почти уже охмурил ответ.

– Одно из главных свойств, – приступил он, – бамбукового занавеса… он дико густой. Сквозь него видна только одна вещь – политика. Долгие годы за ним не разрешалось видеть ни идиосинкразии, ни причуды, ни живых людей.

– А теперь все меняется? – спросил редактор, гордый тем, как его чел выкрутился из переделки с крючком.

– Точно. Теперь все меняется. Теперь они спонсируют этот суперский марафон с лучшими бегунами земного шара, хотя как день ясно, что самый-самый китайский марафонец шпарит медленнее, чем иностранная заурядность. Через эту щель в занавесе мы и закинем лески.

– Просек! – сказал крупный управленец. – Это как удить в миннесотской проруби: надо успеть поймать рыбину, пока дырка не смерзлась. – Он поднял мартини и обратился к трио: – Ну, господа удильщики: пью за успех путешествия. Возвращайтесь с огромным…

– …Манние, членны Клиппер-клубба, – протянул динамик над стойкой. – Нначиннается поссадка нна рейсс «клиппера» компаннии «Панн Амм» до Пекинна. Васс ждет прриятное путешшесствие.

Из пустоты Блага-Дэ Путь-Дао          исходит вовне.Дао – вещь такая: неясная и смутная,безликая и туманная.О неясная! О смутная!В твоем средоточии есть образы.О безликая! О туманная!В твоем средоточии есть вещи.О загадочная! О темная!В твоем средоточии есть суть          энергии жизни.Эта суть энергии жизни предельно          истинна,в ее средоточии скрыто доверие.С древности и доныне не исчезало ее имяИ с помощью ее я обозреваю все          множество множеств сущего.Но откуда мне известно, что          множество множеств сущего таково?Из этого[162].

Заря готова была разрешиться от бремени росой, когда высокий статный Магапиус Дасонг (личный рекорд 2:20:46) сидел на плетеном чемоданчике у дороги на задворках одной из восьми тысяч танзанийских деревень- уджамаа[163]. Магапиус ждал местный автобус,

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату