их — какой-то нарастающий звук, словно огромное темное жерло залива всасывало в себя воздух. В ту ночь, словно в чудовищном чреве, исчезли лодки, буйки, причалы, сваи и даже само море. Потом чрево наполнилось и начало изрыгать все обратно. Это было цунами 1994 года, пронесшееся день в день ровно через тридцать лет после последнего моретрясения. Приливная волна, как разъяренная волчица, пронеслась по заливу со скоростью девяносто миль в час и всей своей мощью обрушилась на поросячье жилище, которое рухнуло, несмотря на всю свою основательность, а уцелевшие поросята разбежались кто куда. Пророк Пол поспешил исчезнуть.
Поросята бежали до тех пор, пока не добрались до городской свалки. И тогда молодой кабанчик с мормонскими замашками по кличке Прайгрем провозгласил: «Здесь!», и свиньи остановились. Вековые кучи дымящегося мусора обеспечивали и укрытие, и пропитание. И те, кому удалось пережить несколько последующих зим, не став добычей гадких медведей, составили крепкое ядро свинячьего стада Лупов. Омар Луп натолкнулся на свиней, когда рылся в отбросах. Для окружающих он был профессиональным боулером, но деньги добывал, роясь в мусоре. Он разъезжал на своем стареньком «шевроле» с грузовой платформой взад-вперед по побережью, гоняя шары по ночам и исследуя свалки в дневное время суток в поисках того, что можно дешево купить, а продать чуть подороже. В основном это были сети. Многие рыбаки предпочитали выбрасывать почти новые сети, не утруждая себя их починкой и просушкой. Луп наслаждался жизнью, дегустируя боулинги и свалки мелких городишек, как бродяга дегустирует разные бары и пляжи, и при этом зарабатывал достаточно, чтобы ежемесячно отправлять необходимую сумму на прокорм своей старухи и детворы, дабы они ему не досаждали. Ему нравилась такая свободная и независимая жизнь, и он не собирался от нее отказываться. Однако в то утро, когда Омар свернул к величественно дымившейся квинакской свалке и увидел одичавших свиней, рывшихся в горящем хламе и заглатывавших лососевые головы вместе с пластиковыми молочными бутылками и памперсами, — обгоревших доисторических тварей, чья шкура напоминала рыцарские доспехи, а щетина торчала, как восьмипенсовые гвозди — решимость его была поколеблена.
Наведя справки, он выяснил, что стадо превратилось в подобие охраняемого вида. О нем даже писали в «Истинном либерале». Город гордился своими свиньями. Они стали символом тех, кому удалось пережить цунами девяносто четвертого года, уже не говоря обо всех последующих студеных медвежьих и комариных годах. Спасая собственные шкуры, они зарывались прямо в тлеющие угли.
«Но они должны же кому-то принадлежать», — продолжал настаивать Омар. Кто-то вспомнил, что привез их в Квинак старина Пол Петерсен, но Пол исчез. Он растворился после цунами, как и остатки льда в его льдохранилище. Последнее, что о нем слышали, — что он находился в Анкоридже в доме для невропатов.
Омар Луп сел в свой грузовик и обнаружил Пророка Пола неподалеку от Виллоуза, где тот обслуживал ряд мотелей, в которых жили подсобники нефтепровода. Из всех возможных рабочих эти подсобники были самым грязным племенем, ежедневно устраивавшим свою собственную свалку из пивных банок, не говоря о прочем мусоре. На этот раз жертвой авантюры стал сам Пол. Хороший грузовик за три штуки баксов — вот в чем он нуждался для ведения своего дела. Обменять на него блокгауз, от которого осталось три стены, представлялось ему выгодной сделкой. Пол согласился — две пятьсот, и он отдает этих неблагодарных свиней, где бы они ни были. Он и думать о них забыл.
Омар получил мелко-предпринимательский заем под остатки льдохранилища и на полученные деньги купил свалку и прилегающий к ней участок с лесом. Половину леса он продал и заключил контракт о превращении льдохранилища в шестидорожечный боулинг. Он знал с полдюжины обанкротившихся боулеров, у которых за пару баек и пару-тройку песенок он мог получить необходимое оборудование для установки кеглей; что же до самого льдохранилища, то там требовалось лишь провести канализацию, восстановить переднюю стену да сделать неоновое освещение. Не то чтобы Луп надеялся на получение немыслимых доходов — боулинги редко их приносят. Он думал о другом.
Из оставшегося леса он вместе с мальчиками выстроил рядом со свалкой хижину, которая служила Лупам и бойней, и ночлежкой. Они установили ее достаточно высоко над землей, чтобы свиньи не забирались внутрь, а поросята могли прятаться под полом. Со временем они пристроили еще одну ночлежку, которая затем стала более просторной бойней. А затем еще и еще, пока вся свалка не покрылась лабиринтом строений, опоясавших ее и протянувшихся до самой вырубки, как ленточный червь.
Обычно Луиза Луп с матерью поселялась в новостройке, а Омар с сыновьями оставался в предшествующем сегменте. Свежевыстроенное помещение называлось столовой, хотя с тем же успехом могло называться столово-гостино-прачечно-кухней. Дверной проем завешивался перекрывающими друг друга вертикальными полосами пластика. С мужской половины он был забрызган запекшейся кровью и плевками жеваного табака, с дамской — украшен наклеенными бабочками. Собственно, из дам осталась одна Луиза: ее мать уже более года как рассталась со свалкой и проживала в Анкоридже в одном из тамошних домов для невропатов. Одни утверждали, что причиной нервного срыва стали свиньи, другие — боулинг. Радио Лупа ловило только одну программу «Коммерческий боулинг».
Бабочки — это была идея Лулу. Она утверждала, что они делают кровавые подтеки с другой стороны похожими на красные розы. Не то чтобы она возражала против крови и жвачки, но розы и бабочки ей нравились больше. Они нравились ей настолько, что она решила не ограничиваться пластиком. Бабочки украшали косяки, клубки открытых проводов, грязные окна — все от фибролитового потолка до фанерного пола. Тысячами.
По бабочке было вышито и на открытых чашечках ее любимого легкомысленного бюстгальтера,который она надела специально после недоразумения у машины. Его-то первым и увидел Айк, когда наконец, моргая и задыхаясь, вынырнул на поверхность. Бескрайний серый холод уступил место своего рода парниковому заточению — было жарко, как в парилке. Хозяйка нежно держала его голову на коленях и что-то ворковала, словно он и вправду оказался героем.
— …поэтому когда ты наконец повернулся и я увидела твое лицо… тебя бы никто не смог узнать даже при дневном свете. Ты был так исцарапан! Но мне все равно очень жаль, что я тебе вмазала. Извини. Проси чего хочешь, только не мучай меня.
Айк сосредоточился и различил за бабочками черты Луизы Луп. Было похоже, что она уже довольно давно просит у него прощения. Она отодвинула в сторону мокрую тряпку и улыбнулась.
— В общем, я хотела тебя поблагодарить за то, что ты приехал… — она выжала тряпку и добавила «сосед». Айк почувствовал капли влаги на своих губах и попробовал подняться, но Лулу крепко его зажала своим лифчиком двенадцатого размера. — Не дергайся, это всего лишь ром. Я позвонила Радисту, и он сказал, что это отличное дезинфицирующее средство, почти как то, которым тебя поливали в больнице Растущих дочерей. Лежи спокойно…
— А где все?
— Уехали. Эдгар и Оскар забрали этого маньяка, может, лейтенант Бергстром засадит его за оскорбление действием. А папа поехал на причал за рыбьими потрохами. Весь этот шум очень встревожил свиней.
— На причал? — Айк снова попытался подняться. —¦ Черт, сколько сейчас времени?
— Тебе самое время лежать и отдыхать. Радист сказал, чтобы я остановила кровотечение и держала тебя в тепле и покое.
Айк застонал. Радистом у них называли некого доктора Джулиуса Бека, дисквалифицированного проктолога из Сиднея, который был известен у себя на родине под именем Бег-на-месте. Теперь его звали Радистом, так как у него была нелегальная коротковолновая установка, по которой он передавал свои сомнительные медицинские рекомендации и незаконно гонял регги и рэп. У него был плохой гетеродин, и когда его передачи прорывались в полосу частот коротковолновой связи, он горделиво заявлял о себе: «Привет, мокроштанники! Говорит фа-фа-фа-фа рыболовная снасть!»
— Он еще сказал, чтобы я проверила твои зрачки, нет ли сотрясения, — добавила Лулу. Она нагнулась, подмяв под себя свои пышные формы, и заглянула ему в глаза. Как и все ее родственники, она была приземистой и плотно сбитой, но обладала милым нежно-розовым личиком, обрамленным целым облаком растрепанных кудряшек медового цвета, напоминавшим сахарную вату. Она выжала на Айка еще струйку рома и рассмеялась, когда он вскрикнул.
— Кто бы мог подумать, что великий главарь Бакатча окажется таким слюнтяем! И вообще я не понимаю, как ты позволил такому слизняку, как мой бывший, так себя отделать, — кокетливо добавила
