Сколько до той встречи недель... месяцев или лет?
Нет, не может быть, чтобы счет шел на года.
Владелец пивного зала выставил в витрине карту европейской части СССР. Те города, что были взяты накануне, освещены зеленым светом, те, что сегодня, — красным. Каждое утро на карте вспыхивают все новые и новые огоньки. За город, в котором пятьдесят тысяч жителей, хозяин бара выставляет бочку пива. За город, в котором двести тысяч, — две бочки. У хозяина бара два сына на фронте. Бар процветает.
Неужели действительно нет силы, способной остановить этот разливающийся поток — от Балтики до Черного моря?
Я вычитал это в брошюре «Россия — мифы и действительность», вышедшей в Берлине в конце 1940 года:
«За вторую пятилетку русские возвели 4500 новых промышленных предприятий. Каждый день они производят 85 танков, 150 орудий, 100 самолетов...»
Сколько же производят немцы? У себя и на заводах побежденных стран? Какую же силу накопили!
«Спокойствие и рассудительность. Неторопливость и тщательность. Я обязан радоваться вместе со всеми. Поздравлять и принимать поздравления. Что с мамой? Последняя весточка пришла в июне. Тогда все было другим. По-другому дышалось, печалилось, радовалось. Все было другим».
ГЛАВА ПЯТАЯ
ВТОРОЙ РАЗГОВОР В КАБИНЕТЕ ГЕНЕРАЛА
За последнюю неделю генерал Овчинников лишь раз побывал дома: дневал в кабинете, а ночевал в комнатке за книжным шкафом, где были кровать, убиравшаяся в стенку, старинный рукомойник и небольшой платяной шкаф.
Быстро пролетали сутки в этом кабинете. Овчинников был убежден, что до встречи с полковником Гаем по делу о Песковском еще по меньшей мере два дня, и, только перевернув рано утром страницу на календаре, вспомнил о предстоящем свидании и сказал себе: «Кто мог знать тогда, что все так обернется... Предвидеть бы: не замечание, а благодарность полагалось бы вынести полковнику. Если правде в глаза смотреть, немецкая контрразведка работать умеет. Скольких мы потеряли за последние месяцы — каждый оставшийся на вес золота. Нет, и золотом не измеришь его цену... Если бы знать тогда и предвидеть, к чему клонится...»
Овчинников посмотрел на часы, подошел к книжному шкафу, нырнул в невысокую дверь и через минуту вернулся с бутылкой боржоми. Адъютант доложил, что вызванный полковник прибыл.
Хозяин кабинета был приветлив. Стараясь не показать, как он устал, как мало и плохо спал последние ночи, он улыбнулся, пожал руку вошедшему и радушным жестом указал на кресло. Тот уперся руками в подлокотники, плавно погрузился во что-то мягкое, глубокое, обволакивающее. Генерал вернулся на свое место, выключил настольную лампу (на дворе было уже достаточно светло) и, зябко поведя плечами, выдохнул:
— Я должен взять обратно, все слова, сказанные тогда по поводу Песковского — Танненбаума. Что у него нового?
— Как я вам уже докладывал, с ним состоялась встреча Рустамбекова; он получил выход на Карин Пальм. Тут одна деталь, товарищ генерал, В середине июня из Саратова в гости к жителю Терезендорфа Максиму Тильману приезжал его дальний родственник по фамилии Хольц Неккер. По профессии экспедитор разнопромысловой артели. Интересовался среди прочего семьей Танненбаума и спрашивал, действительно ли его сын Франц выехал в Германию к дяде.
— Что ответил Тильман, что он мог знать?
— В свое время мы постарались распространить эту версию, сделать так, чтобы о ней знали... Настоящий Франц Танненбаум под чужой фамилией преподает на филологическом факультете Свердловского университета, сейчас находится в диалектологической экспедиции. Он знает, что писать в Терезендорф не следует.
— Продолжайте.
Оказалось, что в Саратове разнопромысловой артелью руководит некий Альфред Семибратский. Артель регулярно перевыполняла план и не имела ни одного случая нарушения финансовой дисциплины...
— Уже из-за одного этого стоило взять под подозрение Семибратского, — не выдержал Овчинников и, размяв тугую папиросу, начал сосредоточенно раскуривать ее.
— Семибратский сумел искусно создать определенный фон. Был в дружбе с Хольцем Неккером. Подписывал ему командировки в районы, не имеющие никакого отношения к деятельности артели. Как правило, это районы, в которых проживает определенное число граждан немецкой национальности. Лучшего способа развертывания шпионской сети не придумаешь.
Овчинников погасил папиросу, сделал это неумело, обжег палец, поморщился.
— Была назначена финансовая ревизия разнопромысловой артели. Привлекла внимание определенная система командировок экспедитора Неккера. Он отвечал за реализацию. Артель выпускала платки шелковые и полушерстяные, косынки, скатерти, занавески и прочее, продукция так себе, не лучше, не хуже, чем у других, однако ее с охотой приобретали в немецких колониях. Брали оптом на тридцать пять, на сорок тысяч рублей. Среди командировок Неккера на протяжении последнего года поездки в Ашхабад и Ереван, в города, где немецких граждан почти не было. Документы на командировку оформлялись по всем правилам. Туда выезжало подставное лицо с документами на имя Неккера. Неккер назвал адреса людей, у которых останавливался. Но назвал пока не все. Ясно, что между полковником Ашенбахом и кем-то из жителей Терезендорфа существовала несомненная связь. Во всяком случае, как сообщил Рустамбеков, Ашенбах имел достаточные представления о жителях Терезендорфа. В частности, он расспрашивал Песковского о двух молодых людях, которые после окончания средней школы выехали из Терезендорфа и будто бы поступили в какое-то специальное училище. Так что просачивание информации несомненно.
— У Песковского будет преимущество. Фашисты убеждены в том, что им готов служить любой немец, что идеи их всесильны и властны над арийскими умами; это может облегчить положение нашего сотрудника. Но с другой стороны, нужна осторожность беспредельная. Позаботьтесь, чтобы мне доставили протоколы допроса.
Одной детали не знал приходивший с докладом полковник Гай: Семибратский успел передать в Берлин, что выехавший в Германию Франц Танненбаум, житель поселка Терезендорф, учитель немецкого языка, имеет отличительную особенность — небольшую наколку на руке. «Это выяснено из бесед с колхозницей артели имени Энгельса Агриппиной Танненбаум — родственницей Франца».
Вскоре после того Ульриху Лукку посоветовали пригласить Танненбаума в новую сауну, построенную на берегу Изера. Выписанный из Тампере мастер оказался не по-фински словоохотливым. Он расписывал достоинства бани и как бы между делом спрашивал, правда ли, что скоро Гитлер возьмет Москву и обрушится всеми силами на строптивых англичан, которых пожалел в Дюнкерке, но которые этого не оценили.
Финн смотрел на Лукка, ожидая найти в нем собеседника.
— Все может быть, все может быть, в то время как не может быть только того, чего не может быть. По-моему, так, и только так... — рассеянно отвечал Лукк, давая возможность финну долго и упорно размышлять о том, что хотел сказать этот, судя по всему, ученый немец.
Термометр в сауне показывал девяносто шесть градусов. Удовольствие, которое как-то не оценил Лукк. Кряхтя и обливаясь холодной водой, Танненбаум блаженствовал. Это был мускулистый, крепко посаженный на сильные ноги молодой человек, умевший, судя по всему, постоять за себя.
