слезами. Потом садится, вытирает глаза и откидывает густую золотистую прядь. Она очень расстроена. Она ведь не хотела обидеть Робби. Хотя подумаешь, какой принц! Она не может понять, почему, когда они вместе, ей так мучительно приятна его близость. А что в этом дурного? Что? «Однако, если бы мама знала, что я даже близко к нему подошла, она бы меня из дому выгнала, исполосовала бы всю ремнем, хоть какая она там ни янки!» Бетти Джейн начинает вспоминать Питтсбург и Нью-Йорк, где она несколько раз проводила летние каникулы. Там-то, пожалуй, они с Робби могли бы дружить и никто не обращал бы на это внимания. Но какая может быть между ними дружба, если она ему не нравится? О, она ненавидит его, ненавидит всей душой за то, что у него темная кожа, и за то, что он посмел сказать: «Ступай к себе наверх! Оставь меня в покое!» Она ненавидит его за то, что он красивый, коричневый и гордый, за то, что он негр, за то, что ее ужасно тянет к нему.
— Что с тобой, детка! Бетти Джейн, что с тобой?
Бетти Джейн так задумалась, что не заметила, как в комнату вошла мать, Руби Кросс.
Бетти Джейн вскочила, испуганная, злая. Посмотрела на мать, пригладила смятое платье, откинула назад волосы. Руби подошла, села рядом, обняла ее и прижала к себе.
— Расскажи своей маме, что случилось. Девочка заставила себя ответить спокойно:
— Ничего, право же, ничего!
Руби, как всегда в разговоре со своей большой дочкой, старалась быть терпеливой и снисходительной.
— Ну нет, я вижу, с тобой что-то неладно. Расскажи мне, деточка, почему ты плачешь.
Бетти Джейн хотелось рассказать матери все без утайки, излить душу перед своим лучшим другом. Но она была смущена и растеряна и боялась, что ее и Робби ждут неприятности. Хотя на него-то ей наплевать… Нет, не наплевать! Бетти Джейн давно поняла, а сейчас особенно ясно, что мать — уже больше не та янки, какой была пять-шесть лет назад. Когда-то давно Руби спорила с людьми, приходившими к ним в гости, а после их ухода, бывало, до поздней ночи продолжала горячий спор уже с папой. Бетти Джейн прислушивалась к тому, что они говорили, а потом спрашивала об этом маму, и Руби объясняла ей, что между белыми и неграми нет никакой разницы. «Я не позволю им превратить мою девочку в невежественную южанку!» — повторяла она с полной искренностью.
Как-то ночью после ухода гостей между родителями разгорелась ссора. Папа говорил очень громко, видимо выпил на этот раз больше, чем обычно.
— Ш-ш-ш! — останавливала его Руби. — Разбудишь Бетти Джейн!
— А хоть бы и так! Пора тебе опомниться и прекратить эту ученую болтовню насчет свободы для негров! Вечно ты меня ставишь в дурацкое положение, мне это уже просто осточертело! В конце концов надо же знать меру! Я все терпел, терпел, как дурак, не знаю даже сам, откуда у меня бралось терпение!
— Да, Джордж, ты всегда отличался терпением и благородством тоже, и я не могу понять, как это ты можешь быть заодно с ними…
— Да, но сегодня уж и я не выдержал, когда Боб Миддлтон спросил тебя, позволила ли бы ты своей дочери выйти замуж за негра, а ты посмотрела на него и спокойно ответила, что это ее личное дело.
Бетти Джейн навострила уши — что-то скажет мать?
— Ты же понимаешь, Джордж, что я это сказала не всерьез! Он припер меня к стенке, и я…
Но папа перебил ее, правда, более сдержанным тоном:
— В общем Руби, мне наплевать на твои идеи о расовом равенстве и женской независимости. Ни один человек во всей Джорджии не относится к неграм лучше, чем я. Спроси любого из них, кто его лучший друг. Мне важно лишь одно, и ты обязана это понять. Все наше состояние, состояние Кроссов, все богатство отца, которое после его смерти станет нашим, зиждется на этом самом южном образе жизни. Да, тут и расовое разделение и множество предрассудков— в общем весь букет! Но запомни, что рисковать своим благополучием мы не имеем права.
Руби не ответила. А прежде как бы она его отчитала…
Сейчас Руби сидит, сжимая плечо Бетти Джейн, и говорит шепотом:
— Не бойся меня, детка! Расскажи, что с тобой случилось!
Но девочка опасливо уходит в свою скорлупу. Как могла мама догадаться, что она боится ее? Как она догадалась?
— Я же тебе говорю, ничего не случилось! — Девочке жарко, она вспотела, и к тому же у нее начинаются схватки в животе.
А мать тревожно строила догадки. Она заметила, как Бетти Джейн кралась черным ходом. Где она была, и что с ней могло случиться? Мать боялась высказать вслух свои подозрения — а вдруг все это не так? Зачем же подсказывать ребенку опасные мысли? А может быть, что-нибудь случилось на уроке музыки? Этот профессор Килгор не очень-то симпатичный преподаватель.
— Но что-то все-таки тебя расстроило, детка, — говорит Руби. — Зря ты не стала бы плакать!
— Мне нездоровится, мама. Вот и все.
Руби трогает лоб Бетти Джейн — он, пожалуй, горячее, чем обычно, но она знает: причина не в этом.
— Что, головка болит?
— Ужасно! — «А ведь правда болит!» — думает Бетти Джейн. Ей хочется пожаловаться матери и на схватки в животе.
Руби Кросс долго всматривается в лицо дочери. Как пробить эту стену, возникшую между ними? И вдруг она чувствует себя старой и усталой. Ветерок надувает розовые шторы на окнах, ласкает разгоряченные щеки. Руби встает и подходит к зеркалу, потом возвращается к кровати. Что это с ней случилось за последнее время: нервничает, волнуется из-за каждого пустяка! Пожалуй, лучше оставить на время этот разговор. Нет, нельзя, — а вдруг что-нибудь серьезное? А вдруг? Руби подозрительно осматривает девочку — ее платье, ноги, лицо, отмечает растрепанные волосы и опухшие глаза. Руби тяжело, прерывисто дышит, фантазия разыгралась без удержу — мысли мчатся, как лошади на скачках. Она видит перед собой Робби — только не мальчика, а взрослого, плечистого гиганта, огромного, черного, взлохмаченного и страшного; уродливого, обезьяноподобного слугу, взбесившегося и очень опасного.
— Дорогая моя, что он с тобой сделал? Что?
В широко раскрытых голубых глазах девочки недоумение и страх.
— Кто, мама? О ком ты говоришь? — Она держится руками за живот и хочет сказать, что у нее боли.
— Он, этот негр! — Мать нагибается, поднимает платье девочки, стягивает штанишки и, заметив на них пятнышко, чуть не падает в обморок. В висках начинает стучать, сердце бьется толчками. — Что с тобой было? Куда он побежал? Я… я виновата, я пустила в дом этого черного мерзавца!
Бетти Джейн оглядывает себя, потом смотрит на мать.
— Да никто мне ничего не сделал! Ты же знаешь, мама, что это. Так бывает каждый месяц!
Руби Кросс ловит ртом воздух. В невинных глазах дочери она читает ужас, ненависть и презрение. Ей стыдно, она понимает, что сделала глупость. Выдала себя с головой, обнажила свои нечистые мысли. Во рту у нее сразу появляется горечь.
— Прости меня, моя крошка! — Она обнимает девочку и чувствует, что та брезгливо дрожит. В этот миг Руби Кросс ненавидит и себя, и мужа, и красивого чернокожего мальчика, и белокурую дочку, и этот Юг, и то, что называют здесь честью южанки, и все, все на свете. — Прости меня, Бетти Джейн, прости, моя крошка! Мне очень, очень…
Но девочка вырывается из ее объятий, распахивает дверь и стремглав несется вниз по лестнице.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Он шел по Мидл-авеню, подкидывая ногой камешек. Половина четвертого, жара такая, хоть все на себе выжми, на улицах пыль столбом. Надо поскорее попасть к Кроссам, к Бетти Джейн, быстренько управиться с работой и бегом на бейсбол — миля в минуту. Только бы поспеть на игру, без него ребята не
