расстоянии. Наконец, когда мы все уже махнули рукой, он нашел свою истинную любовь, Донну Даунз! Настоящий удар по нашим белым физиономиям. Донна получала почетную стипендию и побеждала чуть не на всех фортепьянных конкурсах — включая премию Елизабет Вайнрайх-Левинкопф. Прежде чем мы успели что-то понять, у них уже возникли прочные отношения, и наша ревность постепенно угасла, заслоненная учебой, кавалерами и сутолокой в электричках.
Затем произошло нечто неожиданное. Один мой дружок сказал мне, будто точно знает, что Марчелло на самом деле порнозвезда по прозвищу Дик Лонго, сыгравший в сотнях фильмов и видеороликов, которые крутят в грязных киношках подальше от центра.
На следующий день приятель взял меня в одно из заведений на Таймс-сквер, где, уединившись в кабинке, мы оценили выдающиеся достоинства Дика Лонго в 'Игре органа', одной из самых безнравственных его секс-капад. Сомнений не оставалось: Лонго и был Марчелло. Я тут же купила фильм и на следующий день пригласила всех девочек, которые когда-либо по нему сохли. Представь себе их возбуждение при виде всего великолепия его выдающихся частей тела. — Андреа замолчала.
— А как насчет Донны Даунз? — спросил Домострой. — Она-то знала все это время, что он за фрукт?
Андреа пожала плечами:
— Я знаю только, что Донна явилась на просмотр и так же, как и все остальные, любовалась прелестями обнаженного Дика Лонго — особенно же его более чем напрягшимся «лонго». Мы не забывали и на нее поглядывать. Ну, я скажу, это было испытание для нашей чернильной кобылки, хотя ни один мускул у нее на лице не дрогнул, когда она смотрела на то, что творилось на экране, и никто из нас не решился спросить, знала ли она до сего дня, что трахает ее самый заезженный жеребец страны. Как бы то ни было, после этого наша Черная Орхидея еще несколько месяцев встречалась с Марчелло. Разумеется, назло нам. — Она усмехнулась.
— Или потому, что любила его, — произнес Домострой.
— Любила? Этого порножеребца? — рассмеялась Андреа. — Не-ет, ей по душе сентиментальный тип Джимми Остена. Что может быть общего у Джимми с Диком Лонго?!
— Ну, не скажи, — возразил Домострой. — Порнография с сентиментальностью идут рука об руку. И там, и там ложь о сексе. Но расскажи мне побольше о Джимми и Донне.
— Не о чем там говорить. Для межрасовой баркаролы у них, похоже, все отлично. Мы, впрочем, все гадаем, удовлетворена ли королева Банту длиной его члена после своего Дика. — На губах у нее заиграла злобная улыбка.
— Послушай, разве можно смеяться над Джимми только потому, что он не достиг уровня мистера Лонго? — передразнивая ее, воскликнул Домострой.
— Может, и достиг, — рассмеялась Андреа. — Может, у Джимми повсюду женщины. Я знаю, что он часто в отъезде. Похоже, он не выносит свою молодую большевистскую мачеху. И я полагаю, эта антипатия взаимна. Кстати, он только что вернулся.
— Как тебе кажется, Донна счастлива с Джимми? — спросил Домострой.
— Не могу сказать. Сейчас наша хрупкая сестричка нервничает, потому что никак не может решить, участвовать ли ей в Варшавском конкурсе имени Шопена. Конечно, соблазн очень велик. Ведь всем нам известно, что принесла победа в Москве другому выпускнику Джульярда — Вану Клайберну!
Образ Донны Даунз в вечернем платье, кланяющейся перед респектабельной европейской публикой, разбудил воображение Домостроя. Как бы ему хотелось оказаться рядом с ней в Варшаве — городе, где он учился, — мастером со своей ученицей, любовником со своей возлюбленной, который успокаивает ее по дороге в концертный зал, в последний раз перед выходом на сцену критически оценивает ее игру в репетиционной комнате, убеждается, что ее любимый рояль правильно установлен на сцене, с затаенным дыханием слушает ее выступление и обнимает ее сразу после триумфа.
— Тебе она нравится, ведь правда? — спросила Андреа.
— Донна Даунз?
— Да, Донна Даунз, — на этот раз совершенно беззлобно сказала Андреа.
— Внешне она мне нравится. Покажи мне мужчину, который бы со мной не согласился! — сказал Домострой, притворяясь, будто и думать уже забыл о Донне.
Андреа беззастенчиво разглядывала его.
— Думаешь, Донна окажется старательной ученицей в одном из твоих секс-клубов?
— Судя по тому, что мне известно, Донна Даунз далеко не ученица, — отозвался Домострой. — Спроси у Джимми.
— Я спрашиваю тебя, — настаивала Андреа и, не дождавшись ответа, продолжила: — Что, если эта мерзкая распутница покорится тебе? В конце концов, Донна уже рабыня — рабыня музыки белого человека. Разве ты, как мастер в этом деле, не являешься ее потенциальным властелином? — Замолчав, она в упор уставилась на него. — Подумай, какой фурор произведет твоя черная рабыня в Варшаве, играя Большой полонез на конкурсе имени Шопена! — Она подождала, пока он переварит хорошенько смысл сказанного. — Почему бы тебе не позвонить ей, мастер? — сладострастным голоском секс-кошечки поинтересовалась она.
— С удовольствием, — нарочито игривым тоном ответил Домострой, — но если так, смогу ли я рассчитывать на то, что ты отвлечешь Джимми?
— Легко, — усмехнулась Андреа. — Этот многообещающий юноша так посмотрел на меня в кафетерии, что я не удивлюсь, если он сам попросит о встрече.
— Если ты встретишься с ним, не болтай лишнего! Помни, кто он такой, и что «Ноктюрн», компания, выпускающая Годдара, также является распространителем записей «Этюда», которым владеет его отец. Музыкальный бизнес — это нечто вроде города, выросшего вокруг рудника; все эти люди связаны друг с другом, и кто-то из них может даже знать Годдара.
— Ты так и не сказал, собираешься или нет звонить Донне.
— Разве это имеет какое-то значение?
Она махнула рукой:
— Было бы занятно. А что бы ты сказал, если бы я сама за ней приударила?
— Ладно тебе. Никогда бы не заподозрил тебя в склонности к женщинам.
— В плане секса я могу с кем угодно и когда угодно, — зловеще проговорила она. — И ей лучше не становиться у меня на пути.
— У тебя на пути? Если ты нравишься Джимми, Донна едва ли станет препятствием. А если нет…
— Кто говорит о Джимми? Послушай, я же вижу, что она тебе нравится, и не желаю, чтобы рядом с тобой отпивалась эта черная мандавошка, ясно? Пока я не узнаю, кто такой Годдар, мы с тобой заодно, не так ли, партнер? — Губы ее насмешливо скривились. — Хоть ты и вернулся в 'Олд Глори', я хочу быть уверена, что ты всегда наготове.
— Для романа на одну ночь?
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, — начал Домострой, делая вид, будто думает, что она все еще шутит, — что, будь я Донной, на твои чары не поддался бы.
Андреа уловила его настроение.
— Однако ты не Донна, — отрезала она. — Ей и так, бедняжке, не повезло родиться черной. Да к тому же она не уверена в себе как артистка. А еще наша закопченная дама сексуально неустойчива, и горяча при этом. Она сделает все, чтобы чувствовать себя необходимой и стать равноправной — хотя бы только в глазах любящего ее. — Андреа явно дразнила Домостроя. — Как женщина, я понимаю эту распутницу куда лучше, чем ты. На что угодно спорю, что мгновенно затащу в свою постель нашу черную жемчужину.
— Зато как мужчина я понимаю Годдара куда лучше, чем ты, — сдерживая гнев, огрызнулся Домострой, — и окажись он даже замаскированным арабским шейхом, вряд ли он уступит чарам активной американской лесбиянки.
Слова Андреа вызвали в памяти Домостроя образ женщины, с которой он общался несколько лет назад и которую не мог забыть до сих пор. Тогда он был на вершине своей славы, и, возможно, из-за того, что его имя постоянно мелькало в газетах, кинокомпания предложила ему роль русского композитора в голливудской эпопее. Не сомневаясь в том, что подобный опыт только подстегнет воображение и пригодится
