собственного удовольствия. И каждый раз, когда я видела этот беспокойный взгляд, мне казалось, будто я из темноты наблюдаю за спектаклем одного актера, в котором занят совершенно незнакомый мне человек.
Она помолчала, потом безжизненно ровным голосом снова начала рассказывать:
— Все это время мне казалось, что есть во мне нечто — в словах или поступках, — делающее каждого мужчину покорным и даже раболепным. Даже когда я насыщалась ими и начинала чувствовать к себе отвращение, я ничего не могла с этим поделать. Знаешь, Патрик, в вопросах секса часто бывает проще обуздать свои чувства, нежели поддаться своим желаниям.
В таком настроении я и пребывала, когда встретила Марчелло…
Марчелло очень хорошо ее понимал, продолжала Донна. В первые несколько недель их знакомства он просто изумлял ее тем, что при каждом удобном случае намекал на собственное желание, касаясь ее тела, нюхая волосы, обжигая шею своим дыханием, задевая грудь, бедра или ягодицы, поглаживая ей в паху рукой или коленом, напоминая Донне о сокрытых в ее теле источниках наслаждения, и в конце концов приучил ее находиться в постоянном ожидании, что он может возбудить ее, заставить потерять голову, забыть обо всем, кроме секса. Она готова была идти за ним, куда бы он ее ни повел.
Одним из мест, куда он часто водил ее, был бар под названием 'Смертельный зной'. Расположенный в Сохо, в подвале старого склада, 'Смертельный зной' представлял собой большое помещение с каменным полом и шероховатыми черными стенами; в центре находился круглый бар, по одну сторону которого стояли столы со стульями, а по другую расположилась маленькая танцевальная площадка. Все освещалось красными лампочками, подвешенными в крошечных железных клетках, что, покачиваясь, отбрасывали движущиеся круги света на потолок и стены. В дальнем углу зала два коридора, обычно незаметные для новичков, вели к неотъемлемой части 'Смертельного зноя', именуемой 'Джем Сейшн' и представлявшей собой лабиринт катакомбообразных комнат, склепов, камер, отсеков со стенами и полами черного неотесанного камня, освещенных красными и синими лампочками. Самая большая комната в 'Джем Сейшн', обставленная несколькими деревянными табуретами, низкими деревянными кроватями, старыми чугунными ваннами, могла вместить человек пятнадцать-двадцать, склепы — около десяти, камеры и отсеки — не более пяти-шести.
Это мрачное, унылое место, которое открывалось после полуночи и только по выходным, привлекало людей, использовавших его помещения для своих диких ритуалов, — мужчин в кожаной или прорезиненной одежде; густо накрашенных женщин на высоченных шпильках в сопровождении анемичных любовников в футболках и шортах; мужчин в безрукавках и боксерских трусах, выставляющих напоказ мускулистые тела, а также болезненную красоту своих едва одетых, если одетых вообще, любовников мужского и женского пола; людей, ищущих партнеров, столь же необузданных и мимолетных, как любовь, которой они добивались, и единственным стимулом для которой были соития среди непрерывного потока посторонних. В 'Смертельном зное' красота мешалась с уродством, старость с юностью, нагота с одеждами.
Донна садилась с Марчелло у стойки бара или за столик у стены, а иной раз прохаживалась с ним по коридорам, обмениваясь редкими фразами и наблюдая за окружающими. Всякий раз, когда Марчелло замечал парочку — мужчину и женщину, двух женщин или двух мужчин, — направляющуюся в 'Джем Сейшн', они с Донной, да и не только они, устремлялись вслед. Как только парочка заходила в одну из пустующих комнат и приступала к ласкам, остальные мужчины и женщины, сколько вмещалось их в комнату, тесно обступали любовников и наблюдали в тишине, словно огромный хищник, высматривающий добычу.
Когда Марчелло впервые привел Донну в 'Смертельный зной', ее поразило, как много людей здесь — в особенности мужчин — знает его. Они подходили пожать ему руку или махали издалека, а некоторые показывали на него пальцем, что-то нашептывая своим приятелям или подружкам, как будто он был знаменитостью. Когда она спросила Марчелло, в чем причина его бешеной популярности, он объяснил, что он в этом заведении частый гость, а окружающие попросту дружелюбны.
Однажды Марчелло взял Донну за руку и повел в один из темных коридоров. Покорно следуя за ним, она ощущала за спиной движение целой толпы, безликой массы, возбужденной, нетерпеливой, сопровождающей ее к запредельным переживаниям.
Марчелло бережно направлял ее к большой комнате в конце коридора. Он поднял ее за бедра, будто бочонок, и посадил на стол у дальней стены. Она закрыла глаза. Он задрал на ней платье до самого горла, потянул трусики, а когда они соскользнули к ступням, раздвинул ей ноги. Он терся пахом о ее пах, массировал ей груди, и она, по-прежнему не размыкая век, слилась с ним в долгом поцелуе. Она ощущала присутствие в комнате толпы, сначала угрожающей, угрюмой и беззвучной, затем зашевелившейся, подавшейся ближе, сжимающей кольцо вокруг стола. Открыв глаза, она увидела, как все они таращатся на нее из темноты. Марчелло без предупреждения вошел в нее, и, сомкнув руки у него за спиной, Донна взвизгнула от боли и наслаждения. Толпа отреагировала на это единым долгим вздохом. Когда Марчелло принялся двигаться в ней стремительными толчками взад-вперед, вскрывая ее, будто свежую рану, лица окружающих придвинулись еще ближе, пока носами не уткнулись в любовников. Отдавшись на волю чувств, разбуженных в ней Марчелло, она едва замечала на себе множество рук, не принадлежавших, казалось, какому-то телу или принадлежавших каждому, рук, стискивавших ее ступни, ощупывавших икры, бедра, плечи, гладивших волосы, шею, щеки. Тело ее стало единым с телом вонзавшегося в нее мужчины, она уплывала, отрекаясь от внешней, бесконечно сладостной суматохи, от массы, дышащей своим жаром, покидала этот рой безжизненных лиц, которые глядели на нее издалека, из клетки, откуда не было выхода.
Донна взглянула на Домостроя, пытаясь понять его отношение к своему рассказу.
— Потом, когда все было кончено, и мы с Марчелло вернулись в бар, я все еще была возбуждена, — продолжила она. — Мое тело буквально сочилось сексом, и я сотрясалась от оргазма к оргазму. Они накатывали и накатывали, когда он касался меня, и я хотела еще и еще. — Она помолчала. — Я ничего не имела против окружающих нас людей, но было в них что-то унылое, во всех этих мужчинах и женщинах, шатающихся в одиночестве по 'Смертельному зною', во всех этих парочках, сцепившихся руками, но на самом деле друг друга не чувствовавших, во всех этих женщинах, одетых, как мужчины, и мужчинах, желавших, наверное, родиться женщинами. Временами мне хотелось смеяться над ними. Убогие людишки, думала я, духовные ничтожества. Но, посмотрев на них снова, я готова была заплакать от жалости к каждому из них, такому одинокому, такому отчаявшемуся, такому никудышному, что вынужден подсматривать, как другие занимаются любовью, и раз за разом осознавать, чего он лишен.
Должно быть, надо обладать определенной смелостью, чтобы прийти в это ужасное место, думала я, и лишний раз признаться себе в том, что наблюдать за мной с Марчелло или другими подобными нам парами — для них единственный способ соприкоснуться с миром любви, — так человек, не умеющий играть ни на одном инструменте, приходит слушать музыку в концертный зал.
В следующий раз, придя с Донной в 'Смертельный зной', Марчелло снова повел ее в 'Джем Сейшн', и снова за ними следовали бесшумные тени посторонних. На этот раз он отвел ее в один из самых больших склепов — сырой, прямоугольный и без стульев — и повернул к себе спиной. Он притянул ее к себе, и она спиной прижалась к его груди. Затем, лицом к человеческой массе, что неумолимо наползала на них из коридора, она ощутила под юбкой руки Марчелло, ласкающие ее легкими прикосновениями. Восхищенная толпа пожирала ее глазами. Когда, наконец, он вошел в нее сзади, она, ощутив себя нанизанной на него, стала изгибаться, то наклоняясь, то вновь прижимаясь к нему. Ее блузка расстегнулась, юбка, распахнутая сзади, чопорно свешивалась спереди, словно щит или фартук. Когда она ощутила, что вторит его движениям, толпа застонала. Плоть ее впечаталась в его плоть, она раскачивалась вместе с ним, оттягивая наступление оргазма, судорожно цепляясь за его тело, а толпа все протискивалась в черную впадину склепа, пока не овладела здесь каждым дюймом. Мужчины и женщины, словно чудовищная сороконожка, дышащая, потеющая, шарили по ее телу, ощупывали ее волосы, груди, бедра, живот. Донна была не в состоянии удержать их, и ее спасали только руки Марчелло, небрежно отпихивавшие их, закрывая вход в нее, который только что был распахнут настежь.
Донна бросила взгляд на Домостроя и тут же продолжила, словно не желала дать ему возможность вставить слово. В последующие недели она часто спрашивала Марчелло, отчего у него возникало желание возвращаться в 'Смертельный зной' и заниматься там с нею любовью при посторонних.
— Марчелло рассказал мне, что он не такой, как большинство мужчин, предпочитающих справлять
