шкафами. Здесь стоял часовой с автоматом, спутник Сумико снова показал маленькую книжечку.
От комнаты с белыми шкафами начинался узенький коридор, устланный мохнатым половиком, конец коридора упирался в дверь, обитую желтой кожей. Худощавый остановился перед последней дверью на правой стороне и нажал кнопку на стене. Над дверью загорелась зеленая лампочка. Худощавый открыл дверь и движением головы показал Сумико, чтобы она вошла.
В большой комнате с матовыми стеклами на окнах за большим столом, заваленным книгами и большими папками, сидел в кресле седой краснолицый иностранец в белом халате. Он держал во рту две соломинки и пил что–то из высокого, узкого стакана. Тот, что привел Сумико, взял у нее жетончик, усадил ее на табурет и, поговорив с седым, обратился к Сумико:
— Профессор говорит, что ты должна была уже давно явиться к нам. Ты числишься в нашем списке, и тебе дали жетон на бесплатное лечение у нас. Мы будем лечить как следует, а не так, как японские врачи.
Профессор приказал Сумико спустить халат с плеч, ощупал рубец, осмотрел ее глаза и погладил по голове. Потом закурил трубку, вынул из папки листок и, повернувшись к Сумико, тихим голосом заговорил по–английски. Глаза у профессора были разного цвета — один серый, другой голубой. Худощавый переводил:
— Профессор говорит, что у него есть внучка примерно твоего возраста. Поэтому профессор очень жалеет тебя и хочет вылечить. Ты была в тот день в центре города, и поэтому твоя кровь не в порядке… В любой момент может начаться лучевая болезнь. Поэтому надо принять превентивные меры.
Сумико посмотрела профессору в глаза:
— Вы будете давать мне лекарства?
Переводчик перевел ответ профессора:
— Мы будем делать тебе инджекшн… вливать очень хорошее лекарство. Это очень дорогое лекарство. Его могут покупать только самые богатые люди, называется «фосфорас тридцать два». В Японии этого лекарства нет.
Профессор вынул из папки маленькую книжечку в кожаном переплете и, раскрыв ее, протянул Сумико. На книжечке была наклеена фотокарточка Сумико, что–то напечатано по–английски и поставлена печать.
— Ты теперь будешь под нашим медицинским контролем, — сказал переводчик. — К японским врачам ходить не надо. Вместо жетончика даем тебе этот постоянный сертификат. Будешь предъявлять его при входе сюда и выходе. Не теряй и никому не показывай. И никому не говори, что лечишься у нас. Придешь сюда послезавтра утром. Смотри, непременно приходи. — Он нахмурился и погрозил пальцем: — Если не придешь, за тобой пошлем полицейских.
— У меня по утрам голова кружится и слабость… — сказала Сумико. — И рубец часто болит… Дайте лекарство.
Худощавый еще поговорил с профессором, подошел к шкафу у стены и, вытащив из ящичка стеклянную баночку с таблетками, передал ее Сумико.
— Это хорошее лекарство. Принимай каждый день по три таблетки. Значит, придешь сюда послезавтра и никому не будешь говорить? Поблагодари профессора и иди за мной.
Профессор ответил на поклон Сумико ласковой улыбкой и поднял руку. Сумико пошла за худощавым. Часовой у входа в комнату с белыми шкафами, осмотрев удостоверение Сумико, поднес два пальца ко лбу. То же самое сделали часовые у выхода из здания и в главных воротах.
Дядя стоял под деревом на другой стороне улицы. Увидев Сумико, он провел рукой по груди и, прислонившись к дереву, опустился на землю. Сумико перебежала улицу.
— Мне приказали прийти послезавтра, и после этого надо будет все время ходить. Будут впрыскивать заграничное лекарство.
Дядя приоткрыл рот и растерянно пошевелил пальцами:
— Впрыскивать?
— Втыкать иголку… а внутри иголки дырка… И впрыскивать.
Дядя замотал головой:
— Это опасно. Ихние лекарства для японцев не годятся. У них кровь жирная, они мясо едят. А ты можешь умереть. Тебе нельзя ходить к ним…
— Они сказали, что если я не приду, то пришлют полицейских и арестуют.
— Тебе нельзя ходить к ним. Ты можешь умереть. — Он сморщил лицо и, приложив руку к глазам, тихо заплакал. — Боюсь за тебя…
— А что же делать? — Сумико села рядом с ним. — Все равно потащат.
Дядя продолжал плакать. Прохожие с удивлением смотрели на него, некоторые замедляли шаг. Сумико потянула дядю за рукав.
— Все смотрят… Идемте в другое место.
Дядя взял у нее тряпку, вытер глаза и, пугливо оглянувшись, шепнул:
— Ничего не поделаешь… Придется посоветоваться…
— С кем?
— Ну, с этими… красными. — Он поморщился и перешел на шопот. — К кому ты ходила по вечерам. Скажи им насчет впрыскивания. Скажи, что это опасно… Пусть посоветуют что–нибудь…
Сумико проводила взглядом промчавшийся трамвай.
— Попробую поискать их. А дяде лучше пойти домой.
— Я пойду вместе с тобой.
Сумико поджала губы и сказала строгим голосом:
— Нельзя. Могут арестовать полицейские, будут бить, а дяде будет трудно выдержать. Безопаснее, если я пойду одна.
— А если они скажут, что не надо ходить туда и тебе придется сразу же спрятаться?.. Я не буду знать, где ты.
— Я попрошу их, чтобы сообщили дяде.
Он покачал головой и прошептал:
— Боюсь за тебя. И к красным опасно итти и к этим тоже. — Он вздохнул и, вытащив из–за пояса пустую трубку, пососал ее. — Лучше всего было бы подальше держаться и от тех и от этих…
Сумико встала.
— Идите домой, — тихо сказала она.
Дойдя до магазина цыновок, она поднялась вверх по переулку, миновала ворота дома Марико и, открыв дверцу в высоком заборе, очутилась во дворике перед кухней. Служанка сказала, что барышни нет дома и неизвестно, когда вернется. Сумико вышла в переулок и долго стояла на углу, у столба с часами. Пошел мелкий дождь, стало темнеть. Она медленно пошла по улице. Дошла до парка и повернула обратно. Узенький проход между домами напротив полицейского управления был забит людьми. Они, отпихивая друг друга, заглядывали в маленькие решетчатые окна. На фасаде дома горела неоновая вывеска: театр «Бродвэй».
Сумико затесалась в толпу, среди которой было много мальчишек в школьных фуражках, и, работая локтями, пробилась вперед. Боковая дверь открылась, оттуда вышел пьяный мужчина, поддерживаемый женщиной. Ветер колыхнул занавеску и показал небольшой зал, наполненный людьми, над которыми клубился табачный дым. На возвышении под музыку двигались женщины, совсем без одежды, как в бане, но в блестящих шапочках и туфельках, и перекидывались большими, пестро раскрашенными мячами. Сумико отшатнулась от двери и, выйдя на улицу, пошла к дому Марико.
— Барышня еще не вернулась, — сказала служанка на кухне. — Наверно, зашла в этот самый… Дом культуры. Иди туда.
— Неудобно… там, наверно, как в театре, такой дом… — Сумико показала на свои шаровары и соломенные лапти. — А я в таком виде.
— Тогда жди у ворот, — сказала служанка.
Сумико снова спустилась на главную улицу и пошла на этот раз по другой стороне. Уже совсем стемнело, но на улице было светло от магазинных окон и неоновых вывесок. Она остановилась у большого
