Лучше разговаривать с ними прямо. Я ей так и сказала: «Мама, ты меня связываешь по рукам и ногам». Это когда она начала говорить, что я прихожу домой в час ночи. «Я от тебя уйду, потому что ты не понимаешь моих запросов. У меня есть работа, есть новая среда, и я буду приходить домой, когда хочу». Она, конечно, начала плакать. «Я, говорит, твоя мать, я тебя родила». Несколько дней шёл этот скандал. «Мама, — сказала я ей, — я ведь не просила меня рожать. Это вы с папой выдумали, а я тут ни при чем». А в этот день совсем не пришла домой, ночевала в клубе. На другое утро она была как шёлковая.
— Ну, и как же теперь?
— Никак. Я её не замечаю.
Матвееву что-то не нравился этот разговор. Родители были его слабым местом. Всякий раз когда он приходил домой, в низкие комнаты с тополями и вишнями под окнами, ему становилось как-то совестно и тоскливо. Отец поседел и ходил шаркающей походкой, у матери опухали ноги. Когда жизнь прожита и старость глядит выцветшими глазами, — что ещё делать людям, как не гордиться сыном? Вокруг него в семье установился культ обожания, и Матвеев чувствовал всю его тяжесть. На каждом митинге, где он выступал, он видел отца в мешковатом праздничном пиджаке и мать в шали с цветами — они сидели смешные, торжественные, распираемые гордостью за своего необыкновенного, умного сына. Их жизнь брела в сумерках, в нетопленных комнатах, и карточки на керосин, на хлеб, на монпансье стояли неутомимыми призраками. Отец все ещё работал в мастерских на своей собачьей работе, которая выжимает человека, как мокрое бельё. Мысль о сыне помогала им жить. Матвеев знал, что мать собирает черновики его тезисов и по вечерам за морковным чаем долго читает отцу о системе клубного воспитания или работе с допризывниками. Он ничего не мог им дать, его время и мысли целиком отнимала работа, и перед стариками Матвеев всегда чувствовал себя неловко и совестно.
И он перевёл разговор на другую тему:
— У вас, в Хабаровске, тоже такой мороз, как здесь?
— Нет, у нас теплей. Но у нас ветер и туманы. Осенью бывает плохо: туман такой густой, что ничего не видно. Здесь я мёрзну ужасно, у меня сейчас пальцы, как лёд.
— Я их согрею, — сказал Матвеев решительно.
Он взял её руки, прижал к губам и стал согревать их дыханием. Она не отнимала их у него. Тогда он быстро нагнулся и поцеловал её в холодные губы.
Она слабо вскрикнула.
— Можешь меня ударить, — сказал он, тяжело дыша. — Я не буду отвёртываться…
— Не знаю, как это получилось, — говорил он Безайсу, — точно меня кто-то толкнул.
Она молчала, ожидая, что он опять поцелует её. Но у него не хватало духа. Он переступил с ноги на ногу.
— Ты думаешь, что это очень хорошо? — спросила она.
— Это не плохо, — ответил он, робко ёжась, — совсем не плохо. Мне ещё хочется.
Она не испугалась и не рассердилась, в её глазах дрожали любопытство и смех.
— Ты будешь говорить, что ты меня любишь?
— Да, — ответил он. — Я тебя очень люблю — больше всего. Ты мне важнее всего на свете…
Но он всегда был немного педантом.
— Кроме партии, — добавил он добросовестно.
Она засмеялась.
— Я не верю этому. Так никогда не бывает. Нельзя влюбляться с первого взгляда, а если можно, то этого надо избегать. Самое важное в жизни — это сначала работа, потом еда, потом отдых и, наконец, любовь. Без первых трех вещей жить нельзя, а без твоих поцелуев я могла бы обойтись.
— А я не мог бы.
— Но ведь до прошлого вечера ты даже не видел меня. Как же ты обходился?
— Ну, что ж из этого? Если б я увидел тебя позавчера, я тогда и влюбился бы.
— Правда?
— Честное слово.
Дверь открылась. Вышла группа девушек, смеясь и переговариваясь. Они спустились с крыльца и пошли, оглядываясь на Матвеева.
— Слушай, — сказал он, нагнувшись вперёд, — я скажу все сразу. Давай покончим с этим. Через неделю я еду в Хабаровск, а оттуда на юг, в Приморье. Едем вместе.
Она смотрела на него, и звёздный свет отражался в её глазах.
— Милая, поедем. Я не буду тебя обманывать, — конечно, я уеду и без тебя. Но я буду очень счастлив, если ты согласишься. Может быть, это не самое важное, но для меня это очень важно.
Он схватил её за плечи и встряхнул так, что голова её откинулась назад. Она молчала. Тогда он прижал её к себе и несколько раз, не разбирая, поцеловал в лицо и в пушистую беличью шапку.
— Но ты совсем не знаешь меня, — прошептала она.
Он добрался до её шеи, и тёплая кожа мягко поддавалась его губам.
— Чепуха, — сказал он взволнованно. — Мы ещё увидим хорошее время. Это почему пуговица тут?
— Ты знаешь — я не девушка, — сказала она ещё тише.
— Мне это всё равно, — ответил он.
Но, рассказывая Безайсу, он пропустил все это. Он не придавал большого значения таким вещам, но думал, что лучше не болтать о них.
Потом они ходили всю ночь по морозным, звонким улицам и целовались. Он ощущал, как бьётся её сердце у него под рукой, и чувствовал себя способным на отчаянные вещи. Он был так полон счастья, что сначала отвечал ей невпопад. А она говорила о их будущей жизни, о любви, о работе. Он кивал головой и соглашался со всем.
Ждать Матвеева она не могла. У неё был уже взят билет, и знакомый комиссар обещал довезти её до самого Хабаровска.
— Это необходимо, — сказала она, когда Матвеев начал просить её ехать вместе, и он замолчал, почувствовав, что лучше не спорить. Было решено, что Матвеев встретит её в Хабаровске, и оттуда они поедут дальше, в Приморье.
— Институт подождёт, — сказала она смеясь.
Потом они заговорили о Москве, о том, как хорошо будет приехать туда, когда кончатся фронты, чтобы вместе учиться, ходить в театры и готовить обед на примусе.
— Если б можно было, — сказала она, — я бы хотела жить на разных квартирах. Так мы никогда не надоели бы друг другу. Я приходила бы к тебе, ты ко мне. Правда?
— По-моему, это было бы отлично, — ответил он, искренне стараясь поверить в это.
Было плохо только одно, но тут был виноват он сам. У него никак не выходили нежные слова, — он не умел их выговаривать. Он называл её дорогой и милой, но это были суконные, пресные слова, которыми можно назвать даже кошку. Несколько раз он порывался сказать какое-нибудь глупое слово — ну, пусть даже «сердечко» или «солнышко», но ничего не выходило. Он боялся, что это будет смешно.
Было темно, и потухали фонари, когда они снова остановились у её дверей.
— Ну, прощай, — сказала она, отворяя дверь. — Очень поздно, скоро рассвет. Ты не забудешь адреса в Хабаровске? Приходи завтра вечером ещё, — я буду ждать.
— До свидания, дорогая. Но ты забыла сказать мне об одной мелочи.
— О чем?
— Ты не помнишь?
— Нет, я даже не знаю.
— Что ты меня любишь. Ты так и не сказала мне этого.
Она прижалась к нему.
— Очень люблю. Ты доволен?
— Да. Ну, покойной ночи, моя…
Он запнулся.
— Моя дорогая, — сказал он, сердясь на себя.
Безайс и романтика
Амурская дорога построена сравнительно недавно. Раньше, когда дороги не было, от Читы до
