пациентов, видеть спокойный взгляд Крего, когда он, пересилив страх, сказал: «Возьму ссуду и построю дом -такой как „Брандал“!
Под влиянием картин, их хаотического мира группа разобщилась. Под конец все собрались у входа, и Петер мимоходом услыхал, как Пиа по-детски бездумно воюет в полупустом зале с Таней Харрис. Бездумно ли? Возможно, Пиа считает, что все эти произведения не заслуживают особого внимания, что все они, бывшие модными еще вчера, нынче безнадежно устарели? Немного растерянный, не понимая ее поведения перед лицом надвигающейся на нее душевной тревоги, он инстинктивно замедлил ход перед скульптурой – изображением козы, завернутой в автомобильную шину. Его спутницы, подойдя, встали рядом. Альма бросила на него испытующий взгляд.
– Природа в контакте с техникой, которая ее уничтожает, – произнес он с ученической готовностью.
– Я воспринимаю эту работу так же. Все это не может не вызывать тревоги, правда, Петер? Искусству известно о массовом человеке больше, нежели он сам знает о себе.
– Все эти художники уже устарели, – вмешалась Пиа, заставив его вздрогнуть. – Искусство должно измениться…
Альма повела их в сад, где под зонтами были установлены столики. Усадив Таню Харрис за один из них, они направились к буфету. Альма, взяв несколько сэндвичей и бутылок кока-колы, понесла поднос к столику, осторожно ступая по крупному зернистому песку. Петер сказал, чтобы Пиа выбрала себе пирожное. (У него в кармане было пятьдесят крон. Это были последние деньги. Сто крон Петер отдал Альме после посещения Борефа – он имел право распоряжаться гонораром по своему усмотрению). Пиа зарделась от удовольствия.
– Ну зачем ты? У тебя ведь нет денег.
– Немного осталось, я хочу их истратить.
– Знаешь, я позволяю себе такое крайне редко… Но для меня полакомиться пирожным – настоящий праздник…
– Тебе не хочется нарушать режим питания, но, по-моему, ты могла бы позволить себе такую роскошь… раз это доставляет тебе удовольствие…
Девушка опустила глаза.
– Я очень бедна, Петер.
Он заказал четыре куска фруктового торта. Пиа, взяв поднос с тарелочками, пошла вперед. Он заметил, что цвет волос у нее был тот же самый, что и у Тани Харрис.
Петер, которого поразила безапелляционная уверенность Пиа в том, что картины, висевшие в залах галереи, безнадежно устарели, инстинктивно огляделся по сторонам. Будущее, верно, таилось где-то рядом, среди окружающей их повседневности. За соседним столиком расположилось семейство туристов-южан: мать, отец и маленькая дочь. Все трое были босиком (их обувь выглядывала из полиэтиленового мешочка). Эта босоногость отнюдь не была артистичной, скорее – безвкусной, но зато они, по всему видно, чувствовали себя как дома. Сбоку от них сидели две девушки со значками на блузках – работницы музея. У одной из них, той, что в очках, был прекрасный белоснежный цвет лица. Перехватив взгляд Петера, девушка откинула назад красивую головку и зажмурилась. Она сняла очки, и по ее на первый взгляд кажущемуся неподвижным телу пробежала чуть заметная дрожь, каждая клетка его излучала тайную негу. Легким движением руки, как бы случайно, девушка приподняла край юбки.
Нет, это было не то…
Он попробовал привлечь внимание Альмы:
– Скажи, пожалуйста…
Но та не слушала его. Пальцы ее рук скользили по столу, напоминая человечков со скованными ногами. Таня Харрис и девочка-южанка за соседним столом заливались смехом. Петер умолк, пораженный своим открытием: он понял, что всюду – на столах и зонтах, на пустых стульях и песке – разгуливают маленькие человечки, все эти смеющиеся люди окружены ими. Будущее было рядом, приняв их образ, возможно, человечки ждали своего часа, ждали, когда люди их обнаружат.
Он задал свой вопрос, уже сидя в машине:
– Я хотел спросить тебя там, в саду… В своих лекциях ты говоришь о том, что мы должны заниматься самонаблюдением, не давать воли чувствам. Но я был… я… научный работник, человек разума, теперь вдруг понял: чувства наши мудры и безошибочны…
– H не понимаю, – сказала Альма. – Ты что – не рад прогулке?
Он виновато смолк. Она рассмеялась и, наклоняясь вперед, ласково взъерошила ему волосы.
– Ах, Петер, Петер… Тебя держит в плену то одно, то другое потому, что ты их разъединяешь. Свободный разум можно вполне бы назвать разумом чувственным.
Пиа остановила машину на крутой улочке, резво сбегавшей с холма. И поскольку они побывали в картинной галерее, улочка эта, приняв облик магазина, где продаются рамы для картин, вытеснила из их сознания все остальное.
Широкие, не особенно многолюдные пространства центра ничем не намекали на существование следующей улицы: перпендикулярная малой, длинная и узкая, она кишела народом. Низкие здания, сотни примыкающих один к другому небольших магазинов модной одежды и обуви. (Альма решила именно здесь, где все стоит дешевле, купить себе юбку и платье для поездки в Германию, на конгресс. Ее отношение к деньгам непрерывно менялось – она то пренебрегала этой напастью, то отступала перед ее могуществом). Петер был вынужден то и дело уступать дорогу, из-за костыля он двигался медленно и вскоре потерял своих спутниц из вида. Он не заметил, в какой магазин вошли Альма, Пиа и Таня, где их следует искать, и продолжал идти все дальше и дальше. (Нужно отдать должное стараниям Альмы: больная нога ему повиновалась.) Мимо него – навстречу и вдогонку – двигался разноязычный поток молодых людей. Всемирный потоп молодежи. Петер в свои сорок лет был единственным человеком в этой толпе, чья пора уже миновала. (Этот приговор он читал в чужих глазах – в них светилась презрительная жалость). Он вдруг почувствовал себя символом хромого старого мира… Интересно, что бы подумали они об Альме! К своему удивлению, он обнаружил одну запертую дверь и, поднявшись на ступеньку крыльца, вдруг вознесся над головами прохожих. Улице не было конца, как и мелькающим внизу головам, длинноволосым, лохматым. Двигаться дальше не имело смысла. Петер перевел дыхание, понемногу приходя в себя. Запертая дверь
