Жалость – плохой советчик.
– Ты стреляешь в них, убиваешь одного за другим – и тебе становится лучше. Потом, если с этими «сухте» в жизни случается беда, ты начинаешь верить, что это – твоя заслуга. Так? Отвечай!
Тяжелый вздох, нервный хруст пальцев.
– Т-так. Да!
– А ты стреляешь дальше. Мишеней нет, там снова лица. Не враги, не «сухте» поганые – незнакомые, ни в чем не виновные. Ты убиваешь их, и тебе хорошо. Очень хорошо, Артур. Так? А потом… Потом ты вновь начинаешь узнавать в мишенях… Сказать, кого именно?
– Н-нет! Я не хотел… Не с-стрелял!..
– Стрелял! Не ври мне! Стрелял, и с удовольствием!
Отводить взгляд от старых фотографий Петр Леонидович не стал. Смотреть на Артура в этот миг не хотелось.
– Я н-не… Случайно!.. Это т-только мишени, ерунда, жестянки…
Рядом с гератским фото висело другое. Бравый сержант перед дембелем – веселый, довольный жизнью, в сдвинутой на ухо панаме. Не Афган – Средняя Азия, Бухара. Почти дома.
– Только мишени, – машинально повторил старик. – Ерунда и жестянки…
Фотографии стали маленькими, подались назад, словно пытаясь скрыться в густой зелени июньского леса. Но стрелка, берущего прицел, это не смущало. Рука привычным движением взялась за цевье. Выстрел, выстрел, выстрел. Без промедления, без промаха, без пощады…
Почудилось. Слава богу!
Он встал – хрустнув коленями, рывком. С громким стуком отставил в сторону стул. А сейчас – главный калибр!
– Спросишь, Артур Николаевич, откуда я все знаю? Мысли читать не умею, да и без надобности мне телепатия. Ты здесь психа Канариса помянул? Старшину запаса Андрея Ивановича Канари? Он тоже хотел стать стрелком: наилучшим. Лупил по всему, что видел. Кто он теперь, пояснить – или не надо? Хочешь на пару с ним работать? Два брата-акробата? Орденами поделиться?!
И, предупреждая вопросы, произнес голосом холодным, мертвым:
– В секторе «Драй Эс» нас семеро числилось. Великолепная семерка. Остались двое – я и Андрей. Ему очень повезло в сравнении с остальными. И тебе повезло, Артур Николаевич, – поговорили вовремя. У самого краешка, считай.
Теперь – улыбнуться, искренне, с облегчением. И не отводить взгляд. Шок у парня пройдет, поболтаем о чем-нибудь спокойном: физзарядка, знакомый невропатолог, насчет двух недель мы погорячились, никто Артура не гонит, никуда не торопит…
И – звать сменщика по имени, без отчества.
Чай был выше всяких похвал. Бра «Привет из Сочи» честно пыталось обеспечить уют. Трудный день заканчивался вполне прилично.
…Петр Леонидович солгал в одном – старшина Канари все-таки стал тирменом. Самым лучшим, самым удачливым из всех, кого приходилось встречать за свою жизнь тирмену Кондратьеву. Именно об этом он и написал в давнем рапорте. Нельзя возлагать бремя неудобоносимое на тех, кто не готов. Обычного стрелка учат много лет, тирмена – целую жизнь. С той секунды, когда рука нащупывает в кармане маленький серебряный кругляш с запрещенным двуглавым орлом и короной над цифрой «5».
Чтобы взглянуть на табличку, пришлось вначале сдвинуть налезшую на самый нос шапку- ушанку, поднять голову, а потом долго моргать: непрошеная снежинка угодила аккурат в левый глаз. Вдобавок ныла шея – застудил, немудрено. Матушка всегда следила, чтобы он надевал по такой погоде шарф. Только где его нынче возьмешь, шарф? Хорошо, шапку не потерял.
«Средний проспект».
Пьеро прочитал надпись на желто-черной жестяной табличке дважды, прежде чем понял, что именно не так. Нет привычной «яти», сменили. Мальчик всмотрелся, уклоняясь от наглых снежинок. Нет, не сменили, просто закрасили. Была буква – нет ее. Холодно, сыро, «яти» нет, и очень хочется есть…
Он глубоко вздохнул, поморщился от боли.
Позади 12-я Василеостровская линия, впереди – неведомый Средний проспект. Чужой холодный город, закрытые двери подъездов, равнодушное «нет такого, забрали», встретившее его по адресу, заученному три месяца назад.
Очень хочется есть… Нет, не хочется.
Нельзя.
Пьеро сунул покрасневшие от холода ладони в карманы шинельки и решил идти прямо по проспекту. Так советовал папа: если заблудился, иди самой широкой тропой. Правда, тогда они были в лесу, а сейчас вокруг пятиэтажные дома бывшей столицы – города Петрограда, который отец упорно именовал Санкт- Петербургом. На все возражения отвечал: город назван именем Апостола, а не какого-то ординарного Петра, будь это Петр Романов, Петр Столыпин, Петр Бернгардович Струве или даже малолетний шкодник Пьеро.
Мальчик потянулся к ноющей шее, еле удержавшись от стона. Правильнее всего вернуться на вокзал, все равно на какой, но лучше – на Московский. Найти что-нибудь поесть, затем пытаться подцепиться к поезду. Но он знал: не доберется, сил не хватит. Идти по проспекту еще сможет, значит, надо идти, идти…
– Молодой человек… Молодой человек!..
Тихий голос заставил остановиться. Вертеть шеей было больно, поэтому мальчик повернулся весь – маленький, грязный, в гимназической шинели с чужого плеча, тоже грязной, без пуговиц и погон.
– Молодой человек! Соблаговолите оказать милость!..
Нищенка. Серый платок поверх кучи тряпья. Лица не разглядеть.
– Если имеете возможность помочь… Я давно не ела.
Прежде чем пошарить в пустом по определению кармане, Пьеро успел удивиться. Нищие просят там, где подают. Возле церкви или на вокзале. А у кого просить здесь? Проспект со скучным названием «Средний» пуст, мокрый снег заметает мостовую, ранний зимний вечер вступил в свои права.
– Подайте!..
Мальчик честно ощупал карманы. Подавать нищим – божье дело. Матушка и папа всегда подавали и его учили. «Пускай хлеб по водам», – часто повторял отец. Тем более старуха возле забитой крест-накрест двери подъезда не из тех, что годами приживаются близ церквей или у богатого кладбища. «Соблаговолите!..» Можно даже мандат не спрашивать – из «бывших». Из таких, как он сам. Но он молодой, сильный, ему целых восемь лет, с ним ничего не случится, если, конечно, удастся поесть.
– Извините, сударыня. – Вредная снежинка попала прямо в рот, и мальчик сглотнул. – У меня…
Не договорил. Левая ладонь, обследовавшая теперь не карман – дырку в кармане! – скользнула по маленькому кругляшу. Ну конечно! Шинелька досталась ему с дыркой, а он не догадался поискать за подкладкой. А вдруг там целая пещера Лейхтвейса с сокровищами? Пусть не вся, пусть лишь закуточек…
…Серебряный пятачок. Настоящий, с запрещенным двуглавым орлом и короной над цифрой «5». Серебро! Не веря, мальчик поднес монету к глазам. Вспомнилось, как герои книг пробуют драгоценные металлы на зуб. Интересно, что нужно почувствовать, кусая пять копеек 1911 года выпуска? Наверное, уважение – монетка на четыре года старше его самого.
– Вот спасибо, молодой человек! Дай вам бог…
Пьеро болезненно ощутил пустоту в животе. Серебряная монета, пусть отмененная и запрещенная вместе с клювастой птицей, ее украшавшей, – это не буханка хлеба, не калач с настоящей убоиной. Можно взять щей, жирных, наваристых. Большую, полную до краев миску…
– Дай бог счастья и удачи!..
Ему восемь лет, он молод и силен. «Ты выживешь, ты сможешь», – сказал папа. Надо лишь добраться до Московского вокзала, поесть, забиться в пустой вагон-«телятник», выспаться… Нищенка не пропадет, ей подаст кто-то другой. «Бывшей» не надо уезжать из чужого холодного города, где никто не встретил, никто не ждал.
