не дрожала, прицел не «плыл». Все-таки к личному оружию отношение особенное…
С легким сожалением он уложил пистолет обратно в шкатулку.
Ничего, они еще успеют познакомиться поближе.
– Спасибо за чай, Даниил Романович. Мне, пожалуй, пора. Вас подвезти?
– Буду признателен. – Сам того не заметив, Данька очень точно скопировал интонацию старого тирмена: ироничную, чуть небрежную.
Калинецкая, вздернув бровь, уставилась на парня, словно увидела впервые. Но комментировать не стала.
– Сейчас, я тут все закрою…
Он попросил остановить машину у входа во двор.
– До свиданья, Любовь Васильевна.
– Всех благ, Даниил Романович, – кивнула ушастая благодетельница.
Пакет с заветной шкатулкой оттягивал руку. Светало. В предрассветной тишине отчетливо шаркала по асфальту метла дворника Кирюши.
– Доброе утро.
– Утро добрым не бывает, – хмуро отозвался дворник, продолжая шаркать метлой.
Чище от его действий не становилось.
У подъезда сильно сдавший за эти годы сосед, профессор Линько, выгуливал пса. Бульдожиха Шера, вредная старушка, сдохла позапрошлой зимой, и профессор, погоревав, завел себе немецкую овчарку. За полтора года щенок вымахал в здоровенного рыже-черного кобеля. Характер у пса оказался не в пример лучше, чем у Шеры: хозяина он обожал, слушался беспрекословно, преданно заглядывая в глаза, на соседей не лаял, а когда Линько позволял, с удовольствием играл с местной детворой. Да и сам Линько, состарившись, сделался куда менее склочным. Кляузничать перестал, например.
Или это на него новый пес влияет?
– Доброе утро, Игорь Осипович.
– А-а, Данечка? – Профессор подслеповато сощурился. – Доброе утро. С ночной смены?
– Ага.
– Помню я, еще помню, что такое ночные дежурства. Молодой был, вот как вы сейчас, в клинике работал – думал: все нипочем! А с годами…
Профессору явно хотелось поговорить. Но он героически оборвал монолог:
– Извините, Данечка. Вы, наверное, устали. Не буду вас задерживать. Организм, он ведь не железный. Джек, ко мне!
В последнее время Линько все чаще тянуло на разговоры именно с Данькой. Профессор замечал за собой этот грех, стеснялся, просил прощения: «Извините, нашло на старика!» – но ничего не мог поделать.
Данька поднялся по ступенькам. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить мать, вошел в квартиру. Прикрыл дверь в мамину комнату, включил свет в прихожей – и, уже снимая кроссовки, заметил на полу узкий белый конверт. Под дверь подсунули, что ли? Так дверь вроде к порогу плотно прилегает…
Он взял конверт с пола.
«Архангельскому Д.Р.» – было написано на конверте. И его адрес, и обратный отсутствовали. Внутри оказался лист тонкой полупрозрачной бумаги с отпечатанным на машинке текстом:
«Архангельскому Даниилу Романовичу.
Вам предписывается отправиться в местную командировку сегодня, 5 мая, в год Белой Змеи, в 17:00. Место работы: центральная аллея городского сада им. Т.Г. Шевченко. Все дополнительные инструкции – у выездного куратора Кондратьева П.Л.»
И вместо подписи – штамп: сжатый кулак с большим пальцем, весело оттопыренным кверху. На костяшках всех пальцев, кроме оттопыренного, синела татуировка:
Что это? Дурацкая шутка? Розыгрыш?
Вряд ли.
С другой стороны, в саду Шевченко тоже тир есть. Да и сказано прямым текстом: «Дополнительные инструкции – у выездного куратора Кондратьева П.Л.» Дядя Петя наверняка в курсе. До пяти вечера времени полно: успеем и отоспаться, и к Лерке заехать, и дядю Петю отыскать, и в саду Шевченко поработать.
Прихватив пакет с «Береттой» и письмо, Данька отправился в свою комнату – спать.
4
Зазвонил телефон.
Петр Леонидович удивился. Может, ошибка? Но старенький аппарат вновь выдал тревожную трель, подмигнув желтой лампочкой. Не ошибка, тирмен, не надейся.
– Леонидыч? Леонидыч, ты? Тимур это, из парка…
Телефон у Кондратьева был особенный. Не тем, что древний, считай, из музея, хоть табличку вешай. И не тем, что звонил отчаянно, мертвого разбудить можно. Хорош он был другим: номер нигде не значился. Ни в городской справочной, ни в куда более серьезных списках. Маленькая льгота, тирмену по службе полагается. Верно говорил строгий гражданин Иловаев: не тот телефон, по которому тебе звонят, а тот, по которому ты звонишь.
Раз в три года Петр Леонидович менял секретный номер на новый. Тайной с друзьями-знакомыми делиться не спешил. Ради этого и мобильник завел, но тоже приватно, исключительно ради связи с господином Зинченко. Даньке Петр Леонидович домашний номер не сообщал до поры до времени. А с Тимуром, псом-боксером, скрытничать не стал: продиктовал шесть цифр, велев запомнить, а бумажку – съесть. Понятлив оказался «хомячок», не из болтунов.
Гадом буду, отец, век воли не видать, только если петух жареный!..
– Леонидыч! Я щас возле Макаренко, который памятник. Тебе бы подъехать, а? Тут…
Старик внимательно выслушал про «тут» и повесил трубку. Надо ехать, ничего не попишешь. Изжарили петуха.
– Алло? Примите заказ на такси. Да, прямо сейчас…
Тимура он нашел, где и было обещано: на скамейке, за памятником давнему своему знакомцу Антону Семеновичу Макаренко. Тимур ждал не один, ясное дело. Слева тосковал сержант Фроленко, рябой мент по прозвищу Каланча (или, для коллег по службе, Дядя Степа); справа – хмурый, сосредоточенный Вовик- амбал. Ну да, как без звезды родного райцентра?
Адмирал Канарис спрятался за спиной амбала. Скукоженный, пыльный, в драном пиджаке. Левая нога голой пяткой светит, на щеке то ли синяк, то ли свежая грязь. Увидел Кондратьева, вздрогнул, прижался к богатырскому плечу Вовика.
Сержант Каланча встал. Оправил мундир, придал лицу выражение.
– Так что непорядок, Петр Леонидыч! Надо разбираться.
Молча смотрел действующий тирмен Кондратьев на бывшего тирмена Канари.
Разбираться? Надо. А как?
Час назад известный всему городу псих Адмирал Канарис сиганул под маршрутку. Спасло лишь то, что псих решил свести счеты с жизнью на светофоре, установленном перед главным входом в парк. Маршрутка как раз тормозила на красный свет. Обошлось, не пустил красный свет Адмирала в дальнее плавание. Пиджак по шву треснул, щека пострадала. Три утерянные медальки вкупе с одной туфлей – не в счет.
Возле адмирала, поверженного на асфальт, первым оказался мент Фроленко. А вскорости и «хомячки» подоспели.
– Что же ты, Андрей?
Канарис словно ждал вопроса. А может, и впрямь ждал.
– Позвали! – Он заерзал, всхлипнул, грязным рукавом утер лицо. – Позвали меня, старшой. Все наши: Иловаев, Васыль Лександрыч, Пашка с Федором, твой Семен. И ты звал! Ты, старшой, посередке стоял: в форме офицерской, как на фотографии…
Глаза безумца горели черным огнем. Текла слюна по небритому подбородку.
– Вы на тротуаре ждали… У входа, где раньше арка была. И меня звали. Не словами, душой звали. Я и пошел, старшой. Если зовут, если все вместе… Значит, надо! Понимаешь?
