пути живое, думающее и чувствующее человеческое существо. Потом он снова перевел взгляд на записную книжку. Нет, он твердо намерен осуществить задуманное. Это было... это было просто мгновение...
— Я просто дышал, — произнес он вслух и улыбнулся. Взял из пепельницы сигарету, глубоко затянулся, потом вернул ее в желобок пепельницы и снова принялся перелистывать записную книжку. При взгляде на эти записи вспоминались тысячи придорожных стоянок, закусочных, торгующих жареными цыплятами, дешевых мотелей. В точности так же какая-нибудь песенка, случайно услышанная по радио, вдруг со всей ясностью и остротой позволит вспомнить место, где ты ее слышал, человека, с которым тогда был, напомнит, что тогда пили, о чем говорили и думали.
«Вот сижу я на толчке и гляжу я букою, не получится покакать, от души попукаю». Все знают это популярнейшее изречение, но под ним красовалась еще более занимательная, даже философская его вариация, обнаруженная Альфи в закусочной «Дабл Д Стикс» в Хукере, штат Оклахома: «Вот сижу я на толчке с мордой перекошенной. Кто сказал, что жизнь прекрасна? Ничего хорошего!» А вот еще, из Кейси, штат Айова, со стоянки, где шоссе 25 пересекалось с 80-й федеральной автострадой: «Это мать сделала меня шлюхой». Ниже другим, более твердым мужским почерком было приписано: «Черкни адресок, пусть спроворит мне еще одну».
Он начал коллекционировать их, когда торговал универсальными считывателями кодов, просто переписывал граффити в книжку на спиральке, даже не задумываясь, зачем он это делает. Попадались смешные, неприличные, просто похабные, а также совершенно непонятные, порой ставящие в тупик. И вот мало-помалу он начал попадать под своеобразное обаяние этих посланий с автомагистралей, где единственным средством общения между людьми были мигающие огоньки фар под дождем. Нет, иногда еще водитель, пребывающий в скверном настроении, мог соорудить тебе кукиш или сделать неприличный жест рукой, если показалось, что ты его подрезал. Он постепенно начал входить во вкус, начал понимать — или только казалось? — что в этом что-то есть. В веселой песенке от э.э. каммингса «Я здесь сидел и долго плакал, что много ел и мало какал», или же, к примеру, в пышущем трагизмом и яростью следующем изречении:«1380 Вест-авеню, убей мою мать, ЗАБЕРИ ЕЕ ЦАЦКИ» — во всем этом явно что-то есть.
Или вот эта, уже старенькая: «Вот сижу я на толчке и готовлюсь к бою, просто я родить хочу техасского ковбоя». Написана ямбом, правда, в конце есть сбой в размере, но это не суть важно и не смертельно. Скорее даже напротив — сбой придает пикантности, оттенок эдакого залихватского выверта незамысловатому шедевру. Альфи не раз подумывал, что неплохо было бы поступить в какой-нибудь колледж или на курсы и вызубрить назубок все эти рифмы, размеры и прочую мутоту. Надо твердо знать, с чем имеет дело, когда попадается новое любопытное изречение, а не блуждать во мраке собственного невежества, руководствуясь лишь интуицией. Но со школьной скамьи почему-то запомнился лишь пятистопный ямб: «Быть или не быть, вот в чем вопрос». Некогда в мужском туалете на 70-й автостраде федерального значения он увидел выцарапанные на стене знаменитые строки Шекспира, под которыми кто-то приписал карандашом: «Вопрос не в том. Вопрос в том, откуда берутся такие кретины, урод!»
Ну взять, к примеру, хотя бы эти триплеты. Как их правильно называть? Хореические, что ли?.. Он не знал. Но факт, что он так никогда этого и не узнает, уже не казался столь важным. Хотя если захотеть... да, конечно, можно узнать. Другие люди смогли этому научиться, так что не такая уж это и трудность.
Или эта вариация, Альфи она попадалась в самых разных уголках страны. «Здесь сижу и не тужу, море по колено, поднатужусь и рожу десантника из Мэна». И всегда почему-то Мэн, не важно, в каком штате ты оказался, вечно этот десантник из Мэна! Интересно, почему?.. Наверное, просто потому, что названия всех остальных штатов длиннее и не вписываются в размер. Мэн — единственный из пятидесяти штатов, который состоит всего из одного слога. «Здесь сижу и не тужу...»
Он не раз подумывал, что неплохо было бы написать книгу. Совсем небольшую такую книжечку. И сначала даже хотел назвать ее«Глаз не поднимать, иначе описаешь туфли», но и ослу понятно, что так книгу называть нельзя. Просто нельзя, особенно если надеешься увидеть ее на прилавках магазинов. Кроме того, как-то легкомысленно. Несерьезно. За семь лет он успел убедиться, что в этих изречениях явно что-то есть, что подходить к ним следует со всей серьезностью. Наконец он остановился на адаптации некогда увиденного им в туалете, в мотеле на окраине Форт Скотт, штат Канзас, изречения: «Я убил Теда Банди: Тайны транзитного кода американских автострад». Автор: Альфред Зиммер. Звучало таинственно и многозначительно, даже как-то наукообразно. Однако он так и не сделал этого. Не написал книги. И хотя по всей стране видел приписанные к «Это мать сделала меня шлюхой» строки: «Черкни адресок, пусть спроворит мне еще одну», — ни разу даже не попытался истолковать (по крайней мере в письменном виде) поразительное отсутствие сострадания к девушке, которую мать сделала шлюхой, прямой и слишком уж «деловой» подход к проблеме в целом, чем так и сквозила приписка. Или вот эта: «Мамона — царь Нью- Джерси». Как и чем можно объяснить, что именно название штата, Нью-Джерси, делает высказывание смешным, а если заменить его названием какого-то другого штата, смешно уже не будет?.. Даже и пы таться не стоит, бесполезно. Ведь, в конечном счете, кто он такой? Всего лишь маленький человечек. Маленький человечек, и работа у него соответствующая. Он мелкий торговец. В настоящее время торгует замороженными продуктами.
А уж тем более теперь... теперь...
Альфи еще раз глубоко затянулся сигаретой, раздавил окурок в пепельнице и набрал номер своего домашнего телефона. Он не ожидал застать Майру, так и оказалось, ее дома не было. Ответил его собственный, записанный на автоответчик голос. В конце — телефон мобильника. Что теперь толку от этого мобильника, лежит сломанный в багажнике «шевроле». С аппаратурой ему никогда не везло, вечно ломалась.
После гудка он заговорил в трубку: «Привет, это я. Я в Линкольне. Здесь идет снег. Не забудь передать моей маме кастрюлю из жаропрочного материала. Она ждет. И еще она просила этикетки от «Ред Булл». Тебе смешно, а для нее занятие. Она же старенькая, так что отнеси ей, доставь удовольствие, о'кей? Скажи Карлин, что папа передает ей привет. — Тут он сделал паузу, а затем впервые за пять лет добавил: — Я люблю тебя».
Альфи положил трубку, потом подумал, не выкурить ли еще сигаретку — на рак легких плевать, теперь это не важно, — но затем решил, что все же не стоит. Положил записную книжку, открытую на последней странице, рядом с телефоном. Взял револьвер и крутанул барабан. Заряжен, полностью. Затем легким движением пальца спустил с предохранителя, взвел курок и сунул дуло в рот. Почувствовал вкус металла и смазки. Подумал: «Вот сижу я на толчке с мордой перекошенной». И усмехнулся, не выпуская дула изо рта. Это ужасно. Не следовало записывать этого в книжку.
Тут вдруг в голову пришла другая мысль, он вынул дуло изо рта и положил револьвер в ложбинку на подушке. Придвинул к себе телефон и снова набрал домашний номер. И снова услышал свой голос по автоответчику, а когда закончился номер мобильника, бросил в трубку:
«Это опять я. Не забудь, Рэмбо на завтра назначено к ветеринару. И не забывай давать ему на ночь сухарики с морской капустой, о'кей? Она очень полезна для костей. Пока».
Он опустил трубку и снова взял револьвер. Но не успел вставить дуло в рот — глаза заметили книжку. Открыта на последней странице, и там целых четыре новых поступления. Первое, что заметят вошедшие сюда после выстрела люди, — тело, распростертое поперек кровати, той, что ближе к двери в ванную, голова свисает, на зеленом узлистом ковре лужа крови. Второе, что они непременно заметят, — записную книжку с потрепанными листками на спиральке, открытую на последней странице.
Альфи представил себе копа, эдакого простоватого провинциального парня из Небраски. Такой никогда и ни за что не будет писать на стенках туалетов — воспитание и дисциплина не позволят. И вот он увидит последнюю страничку, прочтет последние изречения, а возможно, даже примется перелистывать книжку кончиком авторучки. И прочтет первые три: «Троянская жвачка», «Я здесь сиделки долго плакал», а также «Спаси евреев из России». И придет в ужас или просто сочтет все это бредом сумасшедшего. А потом прочтет и последнюю строчку: «Все, что ты любил когда-то, ветром унесет». И решит, что покойник, должно быть, лишь в самом конце жизни обрел толику здравого смысла, которого ему хватило, чтобы со чинить подобие предсмертной записки.
Последнее, чего хотелось Альфи, так это чтоб кто-то счел его сумасшедшим (при дальнейшем просмотре книжки может обнаружиться, к примеру, информация, что «Меджер Иверс жив, здоров и в Диснейленде», она лишь подтвердила бы подозрения на этот счет). Сумасшедшим он не был, да и
