дома.
Тут как раз на сцене и появляются грабители. Не совсем понимаю, откуда им становятся известны планы этого типа. Возможно, они следили за его домом, или когда-то бывали в нем, или были связаны с кем-то из работников того склада, или же это выставленная служанка решила преподнести бывшим хозяевам прощальный подарочек, подобный тому, какой те преподнесли ей. Не знаю. Знаю только то, что эти ребята позвонили на склад от имени хозяина дома, сказали, что не нуждаются в их услугах, а ночью накануне того дня, когда вещи должны были вывезти, украли где-то грузовик, пришлепнули к его борту какой-то соответствующий стикер и утром приехали к нашему богатею.
На вынос большей части его добра они тратят весь следующий день, приезжая к нему трижды. Он хочет, чтобы сегодня же забрали и все остальное, но, окончательно выбившись из сил, грабители говорят, что сделают это завтра. Он удовлетворяется тем, что толкает им речь о нынешнем положении британского гражданина, объясняет, почему собрался смотаться, и берет с них слово, что завтра они приедут к нему с самого утра.
Наверное, ребята побоялись продолжать искушать судьбу, потому как на следующий день не нарисовались, хотя представляю, как страшно им хотелось довести это дело до конца. Окажись я на их месте, наверное, даже лампочки из светильников в этом замке выкрутил бы и зажимы для ковров прихватил, ни единого кольца для занавесок не оставил бы. Но парни сработали профессионально: в первую очередь вывезли все самое ценное, кстати, не без помощи нашего африканского болвана. Он ходил целый день за ними, читал лекции об антиквариате.
— Только осторожнее вот с этой вещью, она стоит четыре тысячи фунтов.
— Этот стол в нашей семье с двадцатых годов. Если вы его поцарапаете, с вашей зарплаты удержат двенадцать тысяч.
— Прекратите, сейчас же прекратите! Да вы хоть знаете, сколько стоит это блюдо? Двадцать тысяч фунтов! Если желаете покурить, принесите из кухни пепельницу!
Хотел бы я взглянуть на физиономию этого придурка в тот момент, когда на следующее утро он позвонил на склад осведомиться, почему, черт возьми, грузовик до сих пор не приехал. И в ту секунду, когда до него дошло, что его ненаглядное имущество никогда больше к нему не вернется. А еще когда он принялся вспоминать о том, как собственными руками помогал негодяям укладывать в грузовик наиболее хрупкие из своих вещей, как велел своему повару накормить их обедом, как по первому требованию заплатить за хранение своего добра вперед выложил им денежки. Многое я отдал бы за возможность полюбоваться этим гадом. Что угодно отдал бы.
Не перестаю восхищаться данным делом, в особенности тем фактом, что тех троих парней так и не поймали. Нашли лишь какой-то коврик и золоченую раму — без портрета маслом покойной бабули хозяина, изображенной с собачкой на руках.
Ребята, где бы вы ни были, снимаю перед вами шляпу.
9
У Электрика
— Тебя привозят в каталажку, выгружают и дают чашку чая, — говорит Олли, когда я сворачиваю с главной улицы.
Я улыбаюсь: он уже неоднократно рассказывал мне об этом, но я с удовольствием слушаю его еще и еще раз.
— Потом тебя оформляют, ты проходишь медицинский осмотр, отправляешься в камеру, получаешь хавку и чай, и камеру запирают. Утром идешь за чашкой чая сам вместе со всеми остальными, потом умываешься и завтракаешь — обычно кашей и тостом — и запиваешь все это еще одной чашкой чая. Затем всех обычно ведут на какую-то работу, но ровно в одиннадцать начинается перерыв, во время которого все опять пьют чай.
Олли пересказывает мне слова Роланда. Однажды он спросил у него, как там, в тюрьме, дела обстоят на самом деле, ожидая услышать описание чего-то похожего на то, что показывают в «Полуночном экспрессе», но Роланд рассказал совсем о других вещах. Потом ты опять занимаешься работой до самого ленча. На ленч можешь поесть чипсов или чего-нибудь еще — лично я предпочел бы чипсы — и выпить чая. Потом ты идешь в камеру или продолжаешь работать до трех часов. В три начинается второй перерыв, во время которого все пьют чай.
— После работы принимаешь душ и идешь в камеру, если хочешь, то с чаем.
— Ужасно. Согласен? — говорю я.
— Да, но потом тебя выпускают на ужин, а на ужин дают немного тушеного мяса или рыбы и еще — тому, кто желает — чипсов и, конечно, чашку чая. После ужина — отдых, в это время ты можешь выпить столько чая, сколько в тебя влезет, или даже кофе, там дают и то, и то, представляешь?
— Значит, он пил так много чая? — спрашиваю я, останавливая машину позади магазина Электрика.
— Похоже на то. Кстати, а когда там ходят в сортир? Об этом Роланд ни слова не сказал. Ему-то, по всей видимости, приходилось бегать туда целый день, ведь он только и делал, что вливал в себя чай. Нет, серьезно, судя по его рассказу… Одна чашка чая, вторая, третья, чипсы, еще пара чашечек чая и еще чашечка. Наверное, любит чай.
— И чипсы.
— Ага, и чипсы.
Олли закрывает окно и вылезает из фургона, громко хлопая дверцей. Мы вытаскиваем стиральную машину и тащим ее к заднему входу. Электрик выходит на порог, косится на машинку и смотрит на нас.
— Что это? — спрашивает он.
— Стиральная машина, — с серьезным видом отвечает Олли.
— Это я и сам вижу, но что вы хотите, чтобы я с ней сделал?
Он произносит это с еврейским акцентом, отработанным в течение долгих лет, хотя еврейской крови в нем, насколько мне известно, нет ни капли.
— Мы хотим, чтобы ты купил ее у нас, старый черт, — говорю я.
— Стиральные машины в данный момент не пользуются спросом, я не смогу ее продать.
Все это чушь, я четко знаю. Что бы мы ни принесли ему, он всегда первым делом заявляет, что именно на этот товар сейчас нет спроса. Наверное, даже если вместо стиральной машины мы притащили бы ящик с деньгами или фотографии лапающих друг друга «Спайс Герлз», он все равно сказал бы, что не сможет их сбыть.
— У нас еще есть видак, — говорит Олли. — И калькулятор. За все просим сто двадцать фунтов.
— Сто двадцать? Да за сто двадцать фунтов я горло себе перережу! — вопит Электрик.
Интересно было бы посмотреть, думаю я.
— Даю вам за все сорок фунтов.
— Ты что, охренел? — говорю я. — Мы сказали — сто двадцать, на меньшее не согласимся. Ты все равно загонишь все за двойную цену.
Мы оба знаем, и я, и Олли, что ста двадцати фунтов нам из него не вытрясти, но если бы мы попросили семьдесят пять, он заплатил бы нам вообще пятерку.
— Не тяни резину, старик.
— Сто двадцать фунтов, ребята, я не смогу вам заплатить. Может, приедете как-нибудь в другой раз?
Электрик делает вид, будто собирается закрыть дверь, явно ожидая, что один из нас застопорит ее ногой. А мы вынуждены поступить именно так. Другой надежной точки сбыта товара у нас нет. Иногда удается, конечно, продать разную мелочевку парням в кабаке, но в большинстве случаев мы нуждаемся в Электрике, и он об этом прекрасно знает.
Олли подпрыгивает к двери.
— Хорошо, не сто двадцать, а семьдесят. Семьдесят тебя устроит?
