знаки? Вероятнее всего, нет, — говорит Чарли, в то время как я выдуваю дымные колечки в лицо Соболю.
— Свидетели видели именно ваш фургон на месте преступления! — выкрикивает он. — Чем вы можете это объяснить?
— Это был не мой фургон, — отвечаю я. — Не мой.
— Полагаю, теперь мой подзащитный ответил на все ваши вопросы, сержант, — говорит Чарли. — Или вы хотели спросить у него еще о чем-то?
— Это был твой фургон! — говорит Соболь, тыча на меня пальцем. — И тот дом ограбил именно ты!
— Докажите, — отвечаю я, абсолютно спокойно откидываясь на спинку стула.
Никаких доказательств у него нет, я в этом уверен, так что не обязан ни в чем перед ним оправдываться. Я мог бы начать долго и нудно сочинять, что свой фургон одолжил вчера одному парню, с которым встретился в кабаке, но и не думаю напрягать мозги, потому что в этом нет никакой необходимости. Мы живем в демократической стране, где никто не имеет права называть человека виновным до тех пор, пока не доказал его вину. Это очень важно.
И вот, сидя здесь, перед Соболем, в глазах закона я считаюсь не менее порядочным гражданином, чем он. Независимо от того, что вчерашнее ограбление совершил действительно я, я невиновен, потому что никто не
— Мне бы хотелось, чтобы ваш подзащитный вернулся в камеру и еще раз как следует обо всем поразмыслил. Мы имеем полное право продержать его здесь еще двадцать часов, вы об этом знаете.
— Как пожелаете, мне все равно, — отвечаю я Соболю, не давая Чарли возможности произнести ни слова. — Надеюсь только, что меня все же накормят в этом чертовом месте ужином!
— Мой подзащитный имеет в виду, что, как бы долго вы ни продержали его взаперти, он не сможет ответить на заданные вами вопросы по-другому.
— Вот-вот, — подтверждаю я.
Соболь выдерживает продолжительную паузу, говорит «допрос окончен», выключает магнитофон, записывавший нашу беседу, и достает кассеты.
— Как понимать ваши слова? Я могу идти домой? — спрашиваю я.
Соболь, ничего мне не отвечая, просит Росса проводить нас с мистером Тейлором из кабинета. Я беру со стола одну из кассет (свою копию), представляя, как поставлю запись для Олли. Мы всегда так делаем после допросов: покупаем пива, какой-нибудь хавки и, ухохатываясь, слушаем эти кассеты.
— И на том спасибо, — говорю я Соболю. — А то я проголодался как собака — за весь день ничего не ел. Верите, Чарли, мне не принесли даже чего-нибудь попить? Интересно, сколько стоит в этом заведении чашечка чая?
— Недорого, — отвечает Росс. — Признания.
Это самое слово я услышал от него, как только прибыл сюда сегодня.
— Справедливая сделка! — восклицаю я.
— Пойдем, — говорит Чарли. — Пойдем.
Мы направляемся к двери.
— Ты становишься все более смелым, Бекс, все менее осторожным, — шипит мне в спину Соболь. — А тюрьма давненько по тебе плачет. Обещаю, что собственноручно упрячу тебя за решетку.
— Очень интересно, за что? — отвечаю я, оборачиваясь. — Этот дом обчистил не я, я ведь сказал. Можно дать вам один совет, сейчас, когда магнитофон уже выключен? — Я вопросительно смотрю на Чарли и опять поворачиваюсь к Соболю. — Не для записи, а так, чисто по-человечески. Вы гонитесь не за тем зайцем, Хейнс. Этот дом ограбил не я.
Не для записи! Ха-ха! У копов все записывается. Этот их фокус — еще один трюк, рассчитанный на то, что когда магнитофон выключен, допрашиваемый ведет себя менее предусмотрительно и может проболтаться. В «Билле» эта ситуация постоянно обыгрывается: стоит Тошу сказать «не для протокола», и Дуг Макхард тут же выдает ему, что он ни сейчас, ни позднее не намеревается разговаривать о мистере Биге и партии украденных сигарет.
Я же не настолько туп. Когда кто-нибудь спросит у меня: «Если разговаривать не для записи, ты сделал то-то и то-то?», я отвечу: «Даже не для записи это сделал не я». Мне плевать на все эти оговорки. Раз уж я начал врать, то буду врать до конца, вот и все. Смешно битый час отпираться от всего на свете, тратя столько своего и чужого времени, а потом вдруг, когда кто-нибудь произнесет «не для протокола», взять и все испортить.
Конечно, на суде это им никак не поможет, и если уж соглашаться разговаривать не для записи, то можно сказать что-нибудь вроде:
— У вас против меня нет никаких доказательств, но вы на правильном пути.
Хотя для меня лучше, если они пойдут по другому следу и так ничего и не выяснят.
Мое правило номер один: отрицай абсолютно все.
Поэтому-то я и говорю Соболю на прощание эту чушь «не для записи». Вдруг он в нее поверит?
— Думаю, на этом тебе следует закончить беседу с мистером Хейнсом, — советует мне Чарли.
— Ты безнадежен, — цедит сквозь зубы Соболь, обращаясь ко мне. — Ограбление — твоих рук дело, я ничуть в этом не сомневаюсь.
— Да пораскиньте же вы мозгами, — отвечаю я. — У этого ограбления даже почерк не мой.
Отлично сказано! Не мой почерк. Признаться честно, выполняя ту или иную работу, о почерке я думаю меньше всего. Для меня главное — забраться в дом и обчистить его, а в какое конкретно время я это делаю, каким образом, в каком районе города — на все это мне наплевать.
Парни, которых по праву считают мастерами своего дела, занимаются грабежом долгие-долгие годы. Некоторые даже оставляют в обчищенных домах визитки. Конечно, не настоящие визитные карточки, а какой-нибудь знак для полиции, чтобы та сразу догадалась, что это ограбление совершено тем же самым чудаком, который побывал и в восьми предыдущих недавно обработанных домах.
Подобное вытворяют большие любители скандальной репутации. Один парень, например (я много о нем слышал, но никогда не встречал), в каждом из домов гадил посередине кровати в спальне хозяев. Другой закрывал сливное отверстие в ванне и до упора открывал оба крана. Я считаю, что у обоих было не все в порядке с головой, такие типы и виноваты в том, что о грабителях повсюду отзываются только дурно. Наверняка работают подобные дегенераты под какими-нибудь особыми кличками — Фантом, Призрак, Ягуар или что-нибудь в этом духе. Те двое, о которых я упомянул, сейчас в тюряге. Неудивительно. По-моему, для них было важнее не заработать на жизнь, а сделать себе имя, а если в нашем бизнесе задаешься подобной целью, ничего хорошего от жизни не жди. Я таких людей не понимаю. Неужели до них не доходит, что попадись они один-единственный раз, и на них автоматически взвалят ответственность за все ограбления, совершенные ими в прошлом. А наказание за девять подобных преступлений гораздо серьезнее, чем за одно.
Но Соболь не знает, характерно ли для моей работы что-нибудь особое.
— Это не мой почерк, — говорю я.
— Свидетели видели у того дома твой фургон, — повторяет он.
— Я не стукач, — произношу я, многозначительно кивая.
Соболь двигает губами, собираясь сказать что-то еще, но в этот момент Чарли выталкивает меня в коридор, и мы идем к дежурному за моим официальным освобождением. Кстати, вот вам маленький совет: всегда пересчитывайте деньги, когда сержант возвращает вам личные вещи. Не потому, что часть из них может пропасть, а просто это здорово действует копам на нервы. Еще лучше в какой-то момент сделать вид, будто вы сбились со счета, и начать все заново.
В общем, я получаю назад вещи, которые сдавал, ставлю роспись на линии из ряда жирных точек и опять ощущаю, что я сам себе хозяин.
