лентах, картины римской
Я мог бы вечно стоять и глазеть, но заметил наверху особенную Венеру — тоньше и красивей остальных, с белым жалобным лицом и копной желтоватых волос, напомнивших мне миниатюру, которую я сегодня утром бережно поместил в карманчик для часов и не единожды нащупывал во время путешествия.
— Мистер Котли, — заговорил Джеремая, которого, в отличие от меня, ничуть не поразило изобилие чудес Выставочного зала. — Мне кажется, сэр, нам пора. Пожалуйста, мистер Котли, а то нас кто-нибудь застукает.
Однако нас уже застукали: в середине зала выстроилась группа мальчиков, иные не старше Джеремаи (он как раз начал тянуть меня за рукав); все они были задрапированы в рабочие халаты и, кто с альбомом, кто с мольбертом, тщательно копировали Венер и Ахиллеса. Один или двое, менее старательные, застыв над незаконченным эскизом, пожирали нас глазами.
— Я разыскиваю сэра Эндимиона Старкера, — произнес я важным голосом: таким мой отец обращался к пастве или разговаривал с рыбными торговцами на рынке в Шрусбери. — Не скажете ли, господа, здесь ли он сегодня?
Один из старших учащихся (каковыми я счел этих юношей) поднял кисть, пропитанную изрядным количеством прекраснейшего ультрамарина из лавки мистера Миддлтона (именно этого цвета платье облекало ту Венеру, которую он воспроизводил), и указал — а скорее ткнул — ею в сторону еще одной двери.
— Поищите в зале слепков, — произнес он, вновь прикладываясь ультрамариновой кистью к сияющим складкам облачения Венеры.
В зале слепков я застал приблизительно такую же обстановку, что и в выставочном зале. (Джеремая, клявшийся сопровождать меня на Тимбукту, перед последней дверью струхнул и теперь, по-видимому, мок снаружи под дождем.) Здесь тоже несколько мальчиков делали наброски на бумаге или холсте, но натурой на сей раз служили дюжина или около того мраморных фигур, расположенных вокруг: метатели швыряли диск, флейтисты сопровождали игру прыжком через бревно, воины потрясали мечами и щитами или попирали ногой шею поверженного врага, а более мирные персонажи обхаживали нагих юных дев. Имелись и Венеры: одна стыдливо прикрывала руками и распущенными волосами живот, другая, не столь озабоченная приличиями, стояла, приложив к уху раковину и выставив напоказ обнаженную грудь, в то время как сзади к ней подкрадывалась бородатая фигура с тритоном.
И тут ко мне, как соглядатай к Венере, подкрался сзади учитель рисования, который надзирал за молча трудившимися учениками. Если его сотоварищ у двери не вполне владел слухом, то ему, как ни странно, недоставало иного качества, при его профессии самого необходимого, то есть остроты зрения; он неуверенно вгляделся в мое лицо и, непринужденно именуя меня Спенсером, проворчал:
— Вечно ты опаздываешь, Спенсер. Урок уже час как идет. Ступай на место, юноша — ну, шевелись же.
— Слушаюсь, сэр.
Приняв на себя роль нерадивого ученика, я сел на пол, извлек из сумки промокший портрет мистера Натчбулла и стал добавлять к его членам мускулы, а к простертой руке пририсовывать диск.
— Если тебе никак не добраться в назначенный час даже до Пэлл-Мэлл, — не унимался учитель, — то о Чизуике и говорить нечего. А сэр Эндимион не то что я — от него спуску не жди. Так что если не хочешь завтра опоздать, выходи из дома затемно. Помни: урок назначен на десять. Будете писать драпировки.
— Простите, сэр, а где это? — взмолился я. — Я ведь вечно все забываю, вы знаете…
Возможно, меня кольнула совесть, когда я чернил и без того не лучшую репутацию бедняги, однако когда я, с адресом в кармане, выскочил после окончания урока под дождь, я думал отнюдь не о Спенсере — кто бы он ни был — и даже не о Джеремае, который преданно ждал меня под портиком, дрожа всем телом и подскакивая, как квакер; нет, я думал о сэре Эндимионе, а иными словами — о самом себе.
Глава 11
А за третьей дверью я обнаружил много позже сэра Эндимиона Старкера или, точнее, леди Манрезу, а уж за ней сэра Эндимиона.
Чизуик — это вам не Тимбукту и не Фробишер-Бей, и пути до него — лиги две, не больше, и все же странствовали мы долго и не без приключений, хотя к тому времени, когда мы миновали заставу у Гайд- Парк-Корнер и свернули на гравиевую дорогу к Найтсбриджу, дождь наконец прекратился. Мы уже успели обрасти компанией, поскольку в конце Тайберн-лейн встретили двух джентльменов, также пеших, которые направлялись к Кенсингтону и выразили желание стать нашими спутниками.
— В таких путешествиях чем больше вокруг народу, тем целее будешь, — пояснил один из наших новых знакомых, назвавшийся мистером Браунриггом. Он отличался сердечными манерами и недурной экипировкой: кафтан из серебряной парчи, шелковый камзол с кружевной отделкой, трость с костяным набалдашником. Беглое физиогномическое чтение его глаз и бровей показало, что он человек смелый и честный, преданный друг и щедрый благотворитель. В том, что заключение было точным, я вскоре убедился, поскольку по пути он объяснил, что разбой на этой дороге — привычное дело и потому в конце Тайберн-лейн через равные промежутки времени звучит обычно колокол, который созывает в кучу желающих попасть в Кенсингтон; но этим утром колокола что-то не слышно, вот они с мистером О'Лири и взяли на себя задачу сколотить компанию ради безопасности всех участников.
— Денек сегодня выдался прямо-таки на радость разбойникам, — заметил мистер О'Лири, указывая на раскисшую дорогу впереди и на карету, которая, вся в грязи, с трудом одолевала остаток пути до мощенной камнем Пиккадилли. — Такой грязи, как на Найтсбриджской заставе, не найти во всем королевстве, она гуще заварного пудинга, а грабителям как раз этого и надо.
— Увы, посягнуть могут на любого, — весело продолжил мистер Браунригг приятным музыкальным голосом, — не так давно сам покойный король Георг именно на этом отрезке тракта лишился часов и кошелька.
— А там, взгляните, лежат Пять Полей, — развил тему мистер О'Лири. Это был ирландец, довольно хорошо одетый и приятный в обращении. Пятнистой тростью он указывал на открытые луга слева от нас. Вдали слабо дымилась сушильная печь, за дымовой завесой туманно вырисовывалась неуклюжая громада Лок-Хоспитал. — Дня не проходит, чтобы у какого-нибудь растяпы не сорвали тут шляпу, парик, а то и шпагу с кошельком в придачу. — Внезапно он понизил голос, словно опасаясь посторонних ушей (которых, впрочем, поблизости не было). — Не далее как этой весной, — приглушенно проговорил он, — в двух шагах отсюда, на мостучерез Рейнла-Стрим, убили торговца, который возвращался в карете из Чизуика.
— Бедный джентльмен получил пулю в самое сердце сразу на выезде с «Кровавого моста». — Мистер Браунригг при этом воспоминании сочувственно покачал головой.
— Название не в бровь а в глаз, мистер Браунригг, — подхватил ирландец. — Увы, лучше не придумаешь.
— Стоит выйти из ворот Пиккадилли, — посетовал мистер Браунригг, — и будь готов распрощаться со своим имуществом.
Можете себе представить, как мы с Джеремаей были благодарны судьбе, пославшей нам двух крепких молодцов как защиту от опасности, которой мы по неведению себя подвергли. Джеремая (с округлившимися глазами слушавший рассказ о печальной участи торговца из Чизуика) радовался особенно и в пути старался держаться ближе к мистеру Браунриггу: из двух джентльменов он был повыше ростом.
Когда мы тащились по хлюпающей вязкой грязи мимо деревни Найтсбридж, мистер О'Лири указал на Найтсбриджский луг, куда, как он заметил, свозили трупы во времена чумы.
— Поговаривают, — продолжил он, — что в такие дождливые дни, как сегодня, кое-где показываются на поверхности черепа этих бедняг, хотя мне самому это видеть не довелось.
При столь мрачном известии Джеремая вплотную подобрался к мистеру Браунриггу, обернул к лугу затылок и объявил, что вздохнет спокойно только в Чизуике.
Узнав, куда мы направляемся, мистер Браунригг предложил нам сократить путь, свернув с Кенсингтонской дороги; таким образом мы сэкономим, сказал он, не меньше четверти часа. Но когда мы с Джеремаей заинтересовались этим маршрутом, добрый джентльмен не замедлил нас предостеречь.
